Чечилия Бартоли легко меняла обличья на Троицыном фестивале в Зальцбурге
Сегодня – неистовая Ифигения, завтра – капризная простушка Семела
С тех пор как четыре года назад с легкой руки Александра Перейры за штурвал Троицыного фестиваля стала примадонна ассолюта Чечилия Бартоли, у предприятия словно открылось второе дыхание. Приняв руководство из рук Риккардо Мути, Бартоли сообщила майскому фестивалю свойственные ей самой шарм и элегантность решений; пользуясь коллегиальными отношениями, сумела привлечь на фестиваль певцов поистине выдающихся; выбор ансамблей также оказывается прицельно точным.
Так, в этом году на сцене и в оркестровой яме «Дома Моцарта» дирижер Диего Фазолис отлично управлялся с итальянским оркестром I Baroccisti, сообщая его звучанию ломкую сухость барочных формул, парящую легкость дыхания и необычайную отчетливость артикуляции; за чембало сидел выдающийся барочный клавишник Джори Виникур – он отвечал за поддержку речитативов.
Только на нынешнем фестивале в спектаклях и концертах выступили такие безоговорочные знаменитости, как Анна Нетребко, контратеноры Андреас Шолль и Филипп Жарусски – последний удостоился сольного выступления в «Доме Моцарта», программа которого составилась из барочной музыки. Изысканнейший, деликатный дуэт двух теноров, отца и сына Прегардьенов, голоса которых, родственные по тембру и окрасу, мягко сливались в лучезарном двухголосии, представил на утреннем концерте в «Моцартеуме» внушительные фрагменты из опер Монтеверди и его же мадригалы, оттенив их неожиданным соседством с редко звучащими песнями Шуберта. Сопровождал концерт ансамбль «старинщиков» Anima Eterna Brugge.
Неразлучная парочка
Необъяснимое пристрастие, которое питает к Моше Лейзеру и Патрису Корье Чечилия Бартоли, позволяет им из года в год ставить свои спектакли на Троицыном фестивале. Обычно эти постановки на правах копродукции попадают затем и в афишу большого, летнего Зальцбургского фестиваля, младшим братом которого считается Троицын: так было с «Юлием Цезарем в Египте» и с «Нормой».
В спектакле по последней «парижской» опере Кристофа Виллибальда Глюка «Ифигения в Тавриде» партию Ореста впечатляюще, с зашкаливающей экспрессией спел великолепный баритон Кристофер Мальтман. Последняя сцена, когда Ореста готовят к закланию на алтаре Дианы, врезается в память особенно сильно: Орест, обнаженный, покорно приемлет грядущую смерть и предшествующие ей унизительные процедуры. Он добровольно становится коленями в центр подостланной клеенки – чтобы кровь не запачкала пол. И застывает, как символ безмолвной скорби и самоотречения: мускулы напряжены, шея сведена в судороге. Язык тела, каменеющего в ожидании страшной встречи с жреческим ножом, говорит о герое Мальтмана даже больше, чем слова и пение.
На следующий день в концертном исполнении «Семелы» Генделя – оперы скорее комической, нежели трагической, – в партии влюбленного Юпитера блистал Чарльз Уоркман: его звучный, исполненный благородства и спокойной силы тенор и величавая стать идеально соответствовали исполняемой им партии верховного божества, милостивого и грозного одновременно.
Но даже на таком богатом фоне талантливых мужчин-партнеров звезда Бартоли сверкала ослепительно ярко. Ее удивительные перевоплощения от жрицы Ифигении, познавшей кровь и смерть, к легкомысленной хохотушке, наивной глупенькой Семеле, что не нарадуется, глядя на себя в нарядное зеркальце, повергали в шок. Казалось невероятным, что актриса может так меняться, становясь просто другой личностью. Только вчера она в образе Ифигении дышала мрачной силой, отчаянием и экспрессией – женщина, потерявшая все и готовая на все. И вдруг в облике Семелы Бартоли полностью меняется: повадка, поворот головы, капризные движения рук... Глаза ярко сияют, искрятся – накануне их тусклый блеск и остановившийся взгляд, устремленный внутрь себя, попросту пугали.
«Ифигению в Тавриде» ставил режиссерский дуэт Моше Лейзера и Патриса Корье – мастеровитый, вполне профессиональный, но, пожалуй, слишком предсказуемый по части постановочных решений. В «Ифигении» постановщики сделали акцент на теме подавления и унижения личности. Эстетика Arte Povera, избранная художником-сценографом Кристианом Фенуйя, предсказуемо диктовала в спектакле предметную среду. Обиталище жриц Дианы имело вид самый затрапезный: бункер, отделенный от мира низкими сводами и тяжелым медным заслоном-занавесом; замызганный умывальник в углу; сиротские кровати без матрасов и груды тряпья прилагаются. Жрицы, выглядящие как беженки-бомжихи, жмутся друг к дружке, запуганные и забитые. И лишь гневная Ифигения внутренне свободна – потому что ей нечего терять. Фактически она умерла еще тогда, на жертвенном костре, откуда ее вознесла на облаке ревнивая богиня Диана, заставив приносить кровавые жертвы в далеком царстве тирана Тоаса.
Боги и люди в переплетенье судеб, вовлеченные в странные и опасные игры, – таково содержание нынешнего Троицыного фестиваля. Не случайно девизом его стало восклицание из драмы Гете: «Итак, я призову всех богов!» Улисс и Орфей из опер Монтеверди, Диана и Афина, являющиеся в финале «Ифигении», сложные взаимоотношения Юпитера, Юноны и Семелы... И напоследок мельтешение легконогих летучих эльфов, божественные свары Оберона и Титании и забавная путаница влюбленных парочек в балете «Сон в летнюю ночь» – одном из самых известных балетов Ноймайера, идеально вросшем в пространство огромной сцены Фестшпильхауса. Чечилия Бартоли решительно приучает завсегдатаев Зальцбурга к балету – и, похоже, в этом намерении она вполне преуспела: овации после «Сна в летнюю ночь» были оглушительны и единодушны.