Дирижер Пааво Ярви привез в Петербург Бременский оркестр

Петербургу повезло, что город находится рядом с Эстонией: благодаря этому на фестивале «Звезды белых ночей» каждый сезон появляется Пааво Ярви, дирижер с мировой известностью. Как правило, он заезжает в Петербург на пути в курортный городок Пярну, где у него и его отца Неэме Ярви проходит летом фестиваль.

Обычно Ярви дает в Концертном зале Мариинский-3 один-два концерта с0 оркестром театра. Однако дважды сценарий менялся; в 2011 г. и сейчас Ярви приехал со своим Бременским камерным оркестром, который он возглавляет с 2004 г. Бременский оркестр снискал под руководством Пааво Ярви международную известность; славе оркестра послужили записи на DVD всех симфоний Бетховена и Шумана, после которых оркестр стали наперебой приглашать на статусные европейские фестивали от Бонна до Зальцбурга.

Пааво Ярви обожает записывать со своими оркестрами, коих у него в настоящий момент четыре, симфонии циклами. Симфонии Бетховена, Шумана, Брукнера, датчанина Карла Нильсена уже записаны, сейчас завершается запись малеровского цикла с франкфуртским оркестром радио. На очереди – брамсовский цикл, который Ярви намерен записать с Бременским оркестром. А пока идет ювелирная доводка и обкатка цикла в концертной практике. Ярви, чуткий к деталям, всегда открывает в знакомых партитурах не только новые смыслы, но и новые звучания, и новую фразировку, неслышимые ранее подголоски, меняет акцентуацию, динамику, оттенки. Этим и интересен.

Вот почему знатоки ждали приезда Пааво Ярви с особенным нетерпением; они жаждали услышать «нового» Брамса. И Ярви не обманул ожиданий; четыре симфонии в интерпретации эстонского дирижера сложились в тетраграмму.

Цикл начался с Третьей симфонии. Скрадывая промежуточные завершения, Ярви искусно удлинял фразы. Мелодические линии развивались без обрывов; шаловливая грациозность оркестрового звучания – все эти детали были призваны подчеркнуть генетическое родство Третьей симфонии с шубертовским «песенным симфонизмом», бесконфликтным, с его гармоничным видением мира и свободным излиянием музыкального потока. Звучание оркестра оказалось на диво прозрачным; смычки легко и часто касались струн (дирижер пересмотрел традиционные штрихи), вдруг из глубины выступали на поверхность очаровательные подголоски. Ярви создавал умилительный образ бюргерского уюта, трогательного в своей приверженности к порядку и украшательству, к узорчатым салфеточкам, накрахмаленным занавескам и горшочкам герани на подоконниках; того ощущения жизни, которое немцы ласково называют словом Gemuetlichkeit и к которому сам Брамс тщетно стремился всю свою жизнь.

Первую симфонию, прозвучавшую во втором отделении, неофициально называют «Десятой симфонией Бетховена»; молодой Брамс писал ее, находясь под впечатлением от грандиозной бетховенской Девятой. Брамс даже придумал для финала гимническую тему, весьма напоминающую тему из «Оды к радости». И Первая симфония прозвучала у Ярви именно что по-бетховенски – ораторски-пафосно, драматично, плотным звуком, с яркой медью. К слову, самого Бетховена он таким звуком никогда не играл, усмиряя звучание оркестра даже в самой Девятой симфонии.

Тогда-то и стал ясен замысел дирижера: представить четыре симфонии Брамса как четыре грани романтического симфонизма; от проторомантизма позднего Бетховена к лирическому песенному романтизму Шуберта и лучезарной ясности шумановского романтизма. В таком ключе прозвучала Вторая, самая пасторальная из всех симфоний Брамса.

Многие в зале не смогли принять предложенные Ярви образы брамсовских симфоний. Дирижер, оставаясь преданным авторским намерениям, словно омывал хорошо известные партитуры чистой родниковой водой; чуть-чуть сдвигал динамику, не следовал буквально сложившимся темповым соотношениям, менял привычную артикуляцию фраз. Не все были готовы отказаться от слуховых стереотипов. Но те, кто сумел отрешиться от них и с открытым сердцем и ушами последовать за дирижером, получили в эти два вечера несказанное эстетическое и интеллектуальное наслаждение.