Сергей Женовач поставил в Студии театрального искусства спектакль «Мастер и Маргарита»
Не только актеры, но и его зрители оказались пациентами клиники
Капельдинеры в больничных халатах с завязками на спине. Чахлые фикусы на подоконнике справа от зрительного зала. Задник из больничных пододеяльников, которым завешана большая часть сцены. Постоянный соавтор Сергея Женовача, художник Александр Боровский, превратил зал СТИ в клинику доктора Стравинского.
На тоненькой полоске авансцены к правому углу жмется кровать, а к левому – белый письменный стол, прячущий в одном из ящиков настоящую печку для сжигания бумаг. На кровати в смирительной рубахе лежит поэт Бездомный. На письменном столе – Берлиоз, точнее его голова, торчащая из столешницы так, что сразу вспоминается роман Александра Беляева 1925 г. «Голова профессора Доуэля». Консультант, он же немецкий профессор, он же, естественно, профессор Стравинский, появляется на сцене в наброшенном поверх костюма белом халате и с апельсинами в авоське.
В инсценировке Женовача все сохраненные герои многонаселенного романа Булгакова оказываются пациентами этого самого профессора Воланда, а свита сатаны – санитарами. Роман, выученный интеллигентами наизусть, Женовач превращает в тотальную трехчасовую шизофрению. В ней оказываются опущены некоторые сюжетные линии или герои, а оставшиеся – зажатыми в единстве места – палаты в лечебнице для душевнобольных.
Понтий Пилат с перевязанной больной головой и окровавленным краем рубахи, Иешуа с бритой головой и болтающимися рукавами смирительной рубахи обитают в этой больнице ровно на тех же правах, что и оказавшиеся там Мастер и Бездомный.
Теперь под крышей
Премьеру «Мастера и Маргариты» в СТИ ждали давно: спектакль обещали выпустить весной прошлого года, а интересующиеся творчеством Сергея Женовача знают, что еще до поступления в ГИТИС, к Петру Фоменко, Женовач ставил в Краснодарском молодежном любительском театре спектакль по четырем библейским главам романа. «Сына красавицы Пилы» (так называлась та работа) играли на крыше, начиная в сумерках и заканчивая в темноте.
Впрочем, найдется в этой больнице место и зрителям – сеанс черной магии и разоблачений разыгрывают прямо в зале, по всем законам жанра кабаре. Деньги реальных зрителей вспыхивают пламенем в руках фокусников, а во время бумажного дождя объявляют, что некоторые иностранные купюры (то есть доллары) – подлинные. Зрители, говорят, даже поднимают. А Воланд констатирует, что люди совсем не изменились.
Он здесь вообще центральная фигура. Почти все время находящийся на сцене герой Алексея Верткова с волосами, зачесанными как на знаменитом портрете Булгакова, оказывается тут не просто главным по безобразиям, а точнее по лечению пациентов, но и истинным автором романа. Тем более что поверить, будто автором рукописи мог оказаться Мастер, в трактовке Сергея Женовача слишком сложно. Мастер Игоря Лизенгевича – объяснение того, почему трусость – страшный грех. Особенно, если речь идет о трусости художника. Его Мастер способен только повторять «я болен, я болен», трясти головой в черной шапочке и с детской беспомощностью смотреть на свою Маргариту. Маргарита же здесь не рафинированная роковая красавица, ставшая ведьмой во имя любви, а обычная мающаяся от скуки мещанка в персиковом пеньюаре (именно такой Маргарита Евгении Громовой предстает в первой сцене). Эти Мастер и Маргарита не более чем подручный материал для опытов профессора Воланда, который подожжет старую Москву (весь второй акт за сценой полыхает пожар, а санитары Бегемот, Гелла и Азазелло оказываются в подпаленных одеждах), но ничего не сможет сделать с ее порядками. В очереди в гардероб посетители сеанса черной магии будут обсуждать снос пятиэтажек московскими властями.
Перенести действие какого-то произведения в психбольницу, если это делает начинающий режиссер или студент, – надежный способ получить неудовольствие мастера. Но в воплощении Женовача это решение вдруг оказывается ключом к давно растащенному на цитаты роману Булгакова. И пожалуй, это – проявление смелости художника, а еще объяснение, почему Сергей Женовач все-таки авангардист, хоть и старательно производящий впечатление хранителя того, что обычный зритель называет традиционным театром.