Петер Вайбель: Петер Вайбель рассказал о послевоенном искусстве Европы

Выставка «Искусство Европы 1945-1968», сокуратором которой он является, после Брюсселя и Карлсруэ приедет в Москву
Один из кураторов выставки «Лицом к будущему. Искусство Европы 1945–1968» Петер Вайбель/ Andy Ridder

Выставка послевоенного европейского искусства – совместный проект Пушкинского музея, центра «Росизо», брюссельского центра изящных искусств Bozar и руководимого Петером Вайбелем Центра искусства и медиатехнологий (ZKM) в Карлсруэ. Ее уже показали в Брюсселе, сейчас она проходит в Карлсруэ, у всех трех выставок разный объем, структура и название. Немецкая «Искусство Европы 1945–1968. Континент, которого не знает Евросоюз» получилась самой представительной – около 600 работ, в Москве будет показано 200 (ZKM занимает огромное здание бывшего военного завода), часть экспонатов поменяется. Так что выставка в Карлсруэ вполне самостоятельное и очень серьезное сочинение кураторов Петера Вайбеля и Экхарта Гиллена.

– Как я поняла, выставка посвящена послевоенной травме Европы и ее преодолению средствами искусства. Почему вы отказались от первоначального названия выставки «Травма и возрождение»?

– Это из-за Брюсселя. Они не хотели ничего негативного и решили, что «Взгляд в будущее» – более позитивное название. Москва согласилась, ну и я согласился.

– Но выставка все равно мрачная, особенно в первой части, как раз боли и скорби посвященной. Вы объединяете в экспозиции художников разных стран по стилистическим формальным поискам, и они похожи. Но природа их травм разная – для французов это драма коллаборационизма, для немцев – вины, для восточных европейцев и советских людей – оккупации и огромных потерь.

Куратор-художник

Петер Вайбель – прежде всего австрийский художник, акционист, один из первых теоретиков и практиков медиаискусства, профессор Академии прикладных искусств в Вене и с 1999 г. президент Центра искусства и медиатехнологий в Карлсруэ. В 2010 г. был куратором 4-й Московской биеннале современного искусства.

– Смотрите, поп-арт занимался обожествлением простых вещей, и это спичечный коробок на картине Михаила Рогинского и банки кока-колы у Энди Уорхола, это значит, что художники реагируют на процессы в обществе. Но есть разница. Или акционизм был в Англии, Австрии, Чехии. Вот что произошло с венским акционизмом: австрийцы сказали, что они не были ни в чем виноваты, мы жертвы, у нас чистые руки. Но пришли художники, которые сказали «мы грязные, грешные», они как бы взяли на себя всю грязь. Так каждая страна развивает свою форму художественной реакции на событие. Россия не могла так же прореагировать, как Австрия, она пожертвовала миллионами солдат – и это было героизмом, а австрийцы были рядом с немцами.

– Вы рассказываете европейскую историю, но обходите в ней влияние Америки – страны, ничем себя в войне не запятнавшей и представившей новые формы в искусстве. И американская выставка 1959 г. в Москве повлияла на советских художников.

– Абстрактное искусство возникло в Европе, все его формы. Из-за нацизма все абстракционисты и сюрреалисты переехали в Америку, и она открыла этим художникам двери. И это была пропагандистская идея: все, что ненавидел Гитлер, мы считаем хорошим, этическим. Первые американские выставки абстрактного искусства шли под заголовком «искусство, которое ненавидел Гитлер». Это была идеологическая работа – искусство свободной Америки, но все же не там оно родилось. Настоящим куратором мюнхенской выставки 1937 г. «Дегенеративное искусство» был Гитлер. И художник, который не был на ней представлен, не мог выставляться в MoMA (нью-йоркский Музей современного искусства), потому что его Гитлер не ненавидел. Есть книга о том, как Нью-Йорк крал идею модернизма. Есть книги, рассказывающие, как внешние разведки финансировали выставки и противопоставляли свободное искусство Запада социалистическому реализму: вот это злые восточные люди, а мы добрые свободные западные. Холодная война совершалась и в искусстве, а мы пытаемся это закончить. Показываем: немецкий художник Ойген Шенебек в 1964 г. рисует Маяковского, а в Казани Булат Галеев делает кинетическое искусство. Значит, в России тоже было новое искусство, а на Западе – социалистический реализм.

– До сих пор в общественном сознании фигуративное искусство ассоциируется с тоталитарными режимами, а свободные формы – с демократией. И это соединение положило конец фигуративному искусству или у него есть будущее?

– Конечно, есть надежда, что фигуративное искусство будет развиваться. Войны, к счастью, закончились. Когда мы думаем столетиями – тогда видим, что абстракция пришла из России. После революции она вскоре там прекратилась, а на Западе, наоборот, расцвела. И проблема России была не в том, что там подавлялось искусство, а в отсутствии рынка. А он самое чистое выражение капитализма. Искусство нуждается в рынке, он двигатель инноваций, а поскольку в России очень долго не было рынка, то там очень мало инноваций. Вот сейчас ваших художников никто не подавляет, но они бедны. Ваши олигархи, к сожалению, сейчас покупают искусство в Нью-Йорке, как сто лет назад в Париже. А должны покупать в Москве, чтобы что-то менялось.