Начо Дуато: «Хочу быть Чеховым в хореографии»

Выдающийся испанский хореограф Начо Дуато известен в мире своими современными одноактными абстрактными балетами. Став в 2011 г. худруком балетной труппы Михайловского театра, которую он возглавляет и сейчас, Дуато с удовольствием создает и современные авторские версии классических балетов. Начало традиции положила в 2011 г. «Спящая красавица», а свежим пополнением коллекции стал осенью 2022 г. балет «Идальго из Ла-Манчи». В нем хореограф решил показать российскому зрителю – на контрасте с «испанскими фантазиями Мариуса Петипа» – настоящего Дон Кихота и живую Испанию без вееров и кастаньет.

Сейчас Дуато с Россией связывают почти два десятка постановок, созданных с российскими балетными труппами. В интервью «Ведомостям» хореограф рассказал о том, как современные версии легендарных классических балетов помогают сохранению балетного наследия и почему он никогда не будет поддерживать культурный бойкот России.

«Главные варвары в хореографии – это жесткие консерваторы»

– И у Мариуса Петипа, и у других хореографов, которые брались за этот сюжет, действие балета происходит в испанских регионах, к которым Дон Кихот не имеет никакого отношения. Постановки лондонского Royal Ballet и нью-йоркского American Ballet Theater с их красочными шумными плясками, зажигательными танцами и яркой Китри с веерами и цветами, имеют мало общего с историей, которую поведал нам Сервантес. Я понимаю, что коллегам хотелось показать на сцене классическую испанскую романтическую героиню, образ которой соответствует традиционным представлениям. Аудитория такие образы, как правило, понимает и принимает легко и с удовольствием.

Однако мне, как испанцу, всегда было больно смотреть на такую нарочито фольклорную Испанию, словно сошедшую со страниц туристической брошюры. И мне как раз хотелось рассказать историю Сервантеса – без вееров, кастаньет, цветастых юбок и пышных букетов. И поскольку я следую за Сервантесом, а не перелицовываю Петипа, мой идальго – он не из Андалусии, не из Севильи, не из Гранады. Он именно из Ла-Манчи, настоящий, не туристический. Он, безусловно, эксцентричен, но это интеллектуал, способный на самоиронию.

Если вы хотите понять мои чувства: представьте, что вам показали Россию, где все беспрестанно пьют водку и танцуют танец «казачок» в шапках-ушанках. Самое важное, что я хочу сказать этой постановкой: главное в жизни – любовь. Она намного важнее материального благополучия и сильнее любых страхов.

– Мне нравится приближать истории из прошлого к современной жизни, придавать им новое звучание. Да, мне прекрасно известно, что некоторые критики называют мой подход варварским, возмущаются тем, что я посмел, что называется, поднять руку на святое. Есть категория людей, довольно значительная кстати, для которых классические шедевры неприкасаемы. Мою работу они воспринимают как угрозу классическому наследию.

Когда я берусь за современные интерпретации классических балетов, например «Щелкунчика», «Спящей красавицы» или «Дон Кихота», я остаюсь в рамках классических традиций и лишь в отдельных эпизодах могу позволить себе более современные трактовки. Создавая современные трактовки хорошо известных балетов, вошедших в историю мировой хореографии, я вовсе не уничтожаю наследие. На самом деле наследие служит прочным фундаментом, на основе которого я создаю новые произведения.

На мой взгляд, варвары – это как раз те люди, которые не хотят меняться и не приемлют перемен, проявляя жесткий консерватизм. Мир вокруг нас меняется каждую секунду, абсурдно отрицать эти изменения. Это касается не только, скажем, природных циклов, но и искусства. Попробуйте представить себе, что «Спящую красавицу» сегодня танцуют как сто лет назад! Я думаю, что большая часть публики проголосует ногами и уйдет из зала, не дождавшись финала.

– Так просто сложилось. Когда в 2011 г. Владимир Кехман (худрук Михайловского театра. – «Ведомости») пригласил меня на должность художественного руководителя балетной труппы Михайловского театра, это предложение сопровождалось просьбой поставить в театре «Спящую красавицу». Поэтому, принимая его, я брал на себя и обязательства, связанные с постановкой этого спектакля.

Свою авторскую версию балета я выдержал в классической стилистике, поскольку это родная стихия для вверенной мне труппы. Получилось довольно удачно, поэтому в дальнейшем я продолжил развивать с театром линию новых интерпретаций легендарных классических балетов. «Щелкунчик», «Баядерка», «Дон Кихот» вошли в историю российского театра.

Но если говорить о моих личных предпочтениях, то мне ближе абстрактные балеты, чем сюжетные. Они предоставляют хореографу больше свободы для творческого маневра.

– Конечно, нет. Но и не для всякого хореографического произведения это важно. Например, в тех случаях, когда ставлю абстрактный балет, я не стремлюсь так или иначе направить публику, не даю подсказок. Здесь мне важно оставить аудитории простор для интерпретации. У каждого человека свой ассоциативный ряд, жизненный опыт, особенности восприятия. Для меня в этом смысле абстрактные балеты схожи с поэтическими строками. Это образы, рожденные эмоциями, и я просто надеюсь, что они найдут отклик.

А вот если речь о сюжетном балете, о хореографическом произведении, которое основано на истории – литературном произведении или реальном событии, – для меня, конечно, важно донести до зрителя его смысл. В сюжетном балете, безусловно, успех спектакля прямо зависит от того, как ты поставишь вопрос и расставишь акценты.

«Я точно не буду участвовать в культурной изоляции России»

– Чехов, безусловно, относится к числу моих любимых драматургов. Это удивительно разносторонняя и невероятно цельная, неординарная личность. Поэтому я с большим энтузиазмом и вдохновением взялся за постановку для Чеховского фестиваля. Я стремился полностью погрузиться в его вселенную. Мне были интересны не только его литературные произведения, но и медицинские изыскания. Я перечитывал все, что выходило из-под чеховского пера, от пьес и рассказов до дружеской переписки. И даже отправился в Таганрог, побывал в доме писателя, мне было важно соприкоснуться с его материальным наследием, прочувствовать атмосферу его дома, пройтись по бульварам, где он любил прогуливаться, проникнуться его миром.

При работе над постановкой я отказался от четкой литературной канвы, решив не инсценировать чеховские драмы, не создавать на их основе некий сюжетный коллаж.

А предпочел создать абстрактное произведение, сотканное из моих личных ассоциаций. Тот визуальный ряд, который зритель увидел в балете, – это мир образов, который существует только в моей голове, когда я читаю Чехова или размышляю о его личности, жизни и творчестве.

– Я никогда не чувствовал потребность прибегать в балетном искусстве к методу Станиславского. Предпочитаю опираться на собственную творческую интуицию и художественное чутье. Этого мне вполне достаточно. Для меня в балете, как для Чехова в литературе, важно умение быть лаконичным, доходчивым и убедительным. Считаю, что хореограф должен идти к зрителю самой короткой и самой прямой дорогой. Долгие и извилистые пути не для меня. Мое основное правило звучит так: «Зритель не должен успеть заскучать».

– Действительно, я сейчас в числе немногих европейских деятелей культуры, которые сохранили отношения с Россией. Я глубоко убежден в том, что искусство выше, значительнее и сильнее любого конфликта. И я никогда не разорвал бы связи ни с одной страной из-за политической обстановки. Страна – это прежде всего люди, и я всегда об этом помню. Мое отношение к России становится со временем все более теплым. Мне нравятся и люди, и культура, и страна. Отношение россиян к культуре и искусству искреннее, теплое, трепетное и очень уважительное. Такое нечасто встретишь.

В Испании я ни от кого не скрываю, что продолжаю сотрудничать с Михайловским театром. Некоторые меня за это громко критикуют – и в газетах, и на телевидении. Но это меня не остановит. Я всегда делаю то, во что я верю. Российские театры и российские зрители не заслужили культурного бойкота. Я точно не буду участвовать в культурной изоляции России.

– Мой новый проект в Михайловском театре – это, как ни удивительно, опера, первая в моей жизни. Владимир Кехман заявил, что уверен, что мне по силам поставить и оперный спектакль, я принял этот вызов. Это будет «Кармен». Нельзя сказать, что это моя любимая опера, я, в принципе, к оперному искусству отношусь весьма сдержанно. Но мне интересно поставить этот спектакль и сделать его по-испански экспрессивным.

«Умею учиться на чужих ошибках и исправлять свои»

– White Darkness я задумал как реквием по сестре. Это история с трагической развязкой: она погибла от передозировки наркотиков совсем молодой, ей было всего 29 лет. Мужчина и женщина, которые выходят на сцену в этом балете, любят друг друга. Но девушка испытывает и страсть к наркотикам, которая в итоге оказывается сильнее.

Превратить эту очень личную историю в спектакль я решился, с одной стороны, потому, что она произошла с родным для меня человеком и глубоко затронула всю нашу семью. А также потому, что наркотики – это глобальная проблема, и она касается сотен тысяч людей в разных странах. Создавая этот балет, я не стремился никого поучать, у меня возникла потребность передать эмоциональные состояния. Девушки, которая не может побороть свою наркотическую зависимость. Любящего мужчины, который оказывается не в силах ей помочь.

Мне было важно, чтобы этот спектакль увидели мои близкие. Я больше никогда не делился с публикой глубоко личными и драматичными моментами. И больше не испытывал такой потребности.

– Действительно, я начал танцевать по общепринятым меркам довольно поздно. На мой взгляд, любое решение, любой выбор должны созреть. Довольно часто можно видеть, что молодые люди приходят в балет слишком рано, не успев осознать, насколько это решение действительно является их личным выбором.

К 17 годам я уже сформировался как личность и точно знал, что хочу связать свое будущее с балетом. Я успел понять, что у меня есть талант, успел почувствовать потенциал и возможности своего тела, у меня были вполне конкретные амбиции.

– Я бы сказал, что именно благодаря Иржи Килиану я почувствовал в себе потенциал хореографа. У нас с ним сложилось прекрасное взаимопонимание, я много танцевал его балеты, некоторые он ставил лично для меня. Наше сотрудничество позволило мне осознать и свои возможности, и свои вкусы, и свои устремления. Злые языки и сегодня поговаривают, что я подражаю Килиану. Но это совершенно не так. В конце концов, мне 66 лет, я покинул Нидерландский театр танца 36 лет назад.

Вообще, должен сказать, что у меня в принципе нет и никогда не было кумиров и идолов среди коллег. Признаться, у меня никогда не возникало потребности кому-либо поклоняться или кого-либо копировать. При этом люди искусства, несомненно, могут подарить мне вдохновение. Особенно это касается писателей. В их числе Чехов, Сервантес, Стивенсон, Лев Толстой.

– Только в одном случае – если мне не нравится музыка. Тут, признаюсь, я буду бессилен. В каждом балете для меня первична именно музыка, она служит отправной точкой. Именно поэтому в артистах мне особенно важна музыкальность, чуткость к замыслу композитора.

Но полное неприятие музыкального материала в моем случае – это все-таки большая редкость. В большинстве случаев найти точки соприкосновения возможно. Вот, к примеру, я всегда любил Чайковского намного больше Минкуса. Но после «Баядерки» и «Идальго из Ла-Манчи» мое отношение к Минкусу изменилось в лучшую сторону.

– Вдохновение мне может подарить в буквальном смысле слова все, что угодно, – от художественного произведения до праздных размышлений на досуге. А иногда вдохновение приходит в процессе работы. Как, например, в случае с Михайловским театром, когда я начал работать над «Спящей красавицей». В таких случаях помогает погружение в материал – ты соприкасаешься с талантливыми людьми, которые создавали музыку, либретто, и постепенно проникаешься этой историей, она становится частью тебя. И затем из твоего отношения к ней рождается и твоя интерпретация этой темы.

Мне важно погружаться в процесс, получать от него удовольствие, проживать каждый спектакль как отдельную жизнь и отдавать всего себя каждой постановке. Результат никогда не будет совершенным, но важно, чтобы он был искренним, талантливым и профессиональным.

Я умею учиться на чужих ошибках и признавать свои – вот в «Идальго из Ла-Манчи» я только что внес несколько изменений. Я всегда готов к справедливой критике, и сам свой самый суровый критик. Несмотря на то что я несколько десятков лет в профессии, всегда с трепетом берусь за новое произведение. И, признаюсь, всякий раз боюсь, что не справлюсь. Но каждый раз преодолеваю страх и иду вперед. В конце концов, моя профессия – это мой собственный выбор.