Сказка сказок
Обычно читать сценарии, пусть даже и к самым выдающимся картинам, – такое же узкоспециальное и малорадостное занятие, как пробовать с кухонной доски продукты, которым предстоит стать борщом. Вот картошка, вот морковь, вот два литра холодной воды: все это вполне возможно съесть и даже с определенной точностью проэкстраполировать вкус будущей похлебки. Но чтоб получить от упомянутого процесса удовольствие – такого почти не бывает. Даже безусловных гениев сценарного ремесла, таких как Том Стоппард, все равно лучше видеть и слышать, чем читать – пусть даже и в переводе Бродского.
Тарантиновские тексты в этом плане стоят особняком. Проведя первые 10 лет своей творческой деятельности без малейшей надежды пробиться в настоящее, взрослое кинопроизводство – как неимущий ребенок, прижавшийся носом к витрине магазина дорогих игрушек (душераздирающее это сравнение принадлежит ему самому), – Тарантино приобрел привычку отдавать бумаге все, ничего не оставляя на потом. Эпизод на пленке, занимающий не более секунды, в сценарии выглядит так: “Человек внимательно смотрит на свой опустевший пистолет. Выражение в духе “Умри, все живое” покидает его лицо, и оно становится совершенно потерянным, будто его обладатель сейчас скажет: “Ой, мамочки!”
Тарантино, как известно, пишет от руки, используя (как и главная героиня его последнего фильма) разноцветные фломастеры, весело пренебрегая пунктуацией и грамматическими приличиями. Продюсер “Прирожденных убийц” Джейн Хэмшер, состоявшая с ним в интимной переписке, потом публично потешалась над привычкой выдающегося сценариста писать слово legs с двумя “g”. Но вместе с тем, сложись режиссерская судьба нашего героя не столь счастливо, его сценарии можно было бы ставить на сцене – или даже не ставить вовсе: будучи просто напечатаны, они приобретают литую самодостаточность шекспировских пьес.
“Криминальное чтиво” породило десятки фильмов, в которых гангстеры делились друг с другом своими взглядами на поп-музыку, комиксы и старое кино, но никто из упражнявшихся в жанре guns’n’talk не добивался такой разговорной ладности и плотности по части культурного контекста.
Если каждую имеющуюся в “Чтиве” ассоциацию, каждую скрытую цитату снабдить тем комментарием, какого она заслуживает, страниц в данной книге стало бы не 320, а минимум 1000 (оттого особенно трогательно и беспомощно выглядит россыпь куцых сносок, которой украшено русское издание).
“Большие художники не цитируют, они воруют”, – эти свои скромные слова Тарантино по мере возможностей воплощает в жизнь. Он, кажется, единственный, кому хватило наглости втихую подредактировать Библию: те, кто удосужатся сравнить оригинальный текст пресловутого Изекииля 25:17 с тем, что говорит в кадре Самюэль Джексон, со святотатственной дрожью обнаружат, что тарантиновский вариант лаконичней, звонче и ритмически совершенней ветхозаветного.
Перекладывать Тарантино с экономичного разговорного английского на многосложный русский – задача, требующая в первую очередь отваги, которой переводчица Мария Вербина обладает в полной мере. И пусть ее перевод изрядно хромает по части ритма и скатывается порой в некоторую отсебятину, он все равно появился весьма кстати. Не только как сувенир на память о веселых 90-х, но и как хорошее подспорье будущим поколениям, которым, кажется, все же предстоит писать вступительные сочинения на тему “Мотив судьбы и нравственный императив в произведениях К. Тарантино”.