Мой друг Треплев
“Почему вы всегда в черном?” – спрашивает у своей соседки сидящий в первом ряду парень в джинсах и олимпийке. “Это траур по моей жизни”, – привычно отзывается девушка в черном свитере. Но пока эти двое молча сидели рядом с вами, ожидая начала спектакля, ничто не выдавало в них чеховских Медведенко и Машу. А в девушке, что, закутавшись в куртку-аляску, прислонилась к батарее в фойе,– Нину Заречную. Это потом уже начинаешь высматривать среди публики хотя бы Аркадину: вон та дама в первом ряду, должно быть, она. Или все-таки та, что рядом?
На этом спектакле больше всего жалко, что артисты говорят на чужом языке. Потому что играют они в двух шагах от вас, заглядывают вам в глаза, присаживаются на соседний стул или, извинившись, просят освободить место: Сорин, знаете ли, захворал, надо вот здесь постелить. Пространство игры ничем не отделено от зрителей, которые сидят на расставленных вокруг пустой площадки стульях. Эта “Чайка” совершенно не нуждается в сцене, ее можно играть в любой комнате. Важно, чтобы зрителей было не много, важно ни на минуту не терять с ними контакт.
Этот простой прием, конечно, требует фантастического актерского мастерства. Произнести любую чеховскую реплику без оглядки на то, сколько раз ее говорили на сцене прежде, кажется, давно уже невозможно. Между тем у Шиллинга и его артистов это выходит самым естественным образом. Они не изобретают никаких новых трактовок хрестоматийного текста, зато умеют поймать себя на том, как чеховская интонация случайно проскальзывает в сегодняшний разговор. Схватить как можно больше таких моментов и, запомнив, закрепить их в игре – на этом фокусе и сделана “Чайка” Арпада Шиллинга. Он почти незаметно очищает текст от всего, что слишком явно связано с чеховским временем. Взамен артисты вместе со своей ежедневной одеждой включают в игру все те реакции и жесты, которые свойственны им вне сцены. Это, короче говоря, совсем не тот случай, когда стоит обсуждать, почему Костя Треплев ходит в рваных джинсах. А в чем ему еще ходить?
При таком подходе, кстати, становится лишним многое из того, над чем обычно ломают голову постановщики “Чайки”. Можно, например, плюнуть на осточертевший вопрос о том, новатор Треплев или бездарность. Шиллингу интереснее показать своего ровесника, который к 30 годам переживает неизбежный возрастной кризис. Что касается треплевской пьесы, то Шиллинг остроумно уворачивается от любых ее трактовок. Начав свой знаменитый монолог про львов, орлов, куропаток и молчаливых рыб, Заречная сначала агрессивно наступает на остальных персонажей, заставляя их вскочить со стульев, а потом просто уводит всю компанию в фойе – за исключением Аркадиной, которая демонстративно остается сидеть посреди пустой площадки.
При полном отсутствии декораций и абсолютном минимуме реквизита Шиллинг дает настоящий мастер-класс режиссуры: в его спектакле безупречны и лаконичная графика мизансцен, и слаженность актерского ансамбля, и продуманность каждой детали. В нем есть, наконец, поразительное для нового театра качество – деликатность. Дело, наверное, даже не в том, как в последнем действии Костя Треплев, чтобы не видела Нина, уходит плакать в коридор, – но, впрочем, и в этом тоже.