Россия до сих пор не вышла из революции

Важнейшие факторы самосознания нации – история и психология, вместе – психоистория. Это как «человек оформляющийся»: автобиография, справки... Психоисторию общества и государства российского уже давно ломают через колено. Если оглянуться назад на полтора, два, три десятилетия, видно, как резко перестраивается коллективная память, а с ней и сам психотип режима, социума, массы. Это называется «мы бы сами себя не узнали». В переписывании истории национальная гордость великороссов уже явно зашкаливает. И наоборот: раздувшаяся гордыня требует перезагрузки образов прошлого. Типичный случай самораскачки замкнутого контура с положительной обратной связью.

Во всей этой связке, как ни странно, на первый план выдвигаются два слова: революция и нарциссизм. Историческая коллизия в том, что страна так и не вышла из революции. Учредительное собрание разогнали будто вчера, а караул до сих пор так и не отдохнул. Проблема базовой легитимности не снята, но вытесняется. И вытесняется она патологическим самодовольством, исключающим малейшую тень сомнения, невротической агрессией, превратившей гражданскую войну в хронику, а идеологическую борьбу – в полемику на поражение.

Классовый враг не сдается, но и не уничтожается. Чем активнее мифология «стабильности» и показное миролюбие, тем труднее скрыть невроз от глубинной неуверенности и плохих предчувствий во власти. Кажется, что консолидации социума и лояльности массы нет предела, что оппозиция полностью деморализована и загнана под плинтус – но тогда зачем вся эта гигантская машинерия пропаганды и контрпропаганды, зажима СМИ, истеричной дискредитации якобы бессильной фронды? Если у нас все так хорошо, то зачем столько воплей о том, как все везде плохо и какие все плохие в сравнении с нами, неповторимо совершенными? Масштабы оборонительно-наступательных ресурсов красноречивее всего говорят об ощущении явной и скрытой угрозы. Чего, кстати, не было в 1990-е, когда все то и дело подвисало на волоске, а власть позволяла всем подряд говорить о себе все, что угодно.

Связь между нарциссизмом и неизжитой революцией не только ситуативная, но и сущностная. Революционаризм вообще заряжен патологией самовлюбленности, мегаломании, фиксации на собственной грандиозности и всемогущественности. Маркс говорил не просто о переделе награбленного, но о начале «подлинно человеческой истории» – масштаб минимум пришествия. Собственно, великие революционеры все такие.

Обычно нарциссичны идеология и политика всякого рода чрезвычайщины. И психология этого типа лидеров: все будто перед камерой или перед зеркалом (что при отстроенных СМИ одно и то же). Образ самовлюбленного Нарцисса здесь настолько хлесткий и убедительный, что остается только недоумевать, почему за него не хватается падкая на эффекты журналистика. Достаточно включить телевизор и посмотреть глазами бытового психоаналитика-любителя на всех этих политических лидеров, дикторов и ведущих ток-шоу, экспертов и почитателей вождей с типичным нарциссическим переносом на предметы обожания «себя в них».

Интересен не только диагноз, но и эпикриз. Нарциссизм не обязательно связан с заболеванием. Он бывает профессиональный и возрастной, не только деструктивный, но и конструктивный. Американцы обнаруживают нарциссическую симптоматику почти у четверти населения Штатов. «Веком нарциссизма» объявляют всю эпоху постмодерна. Считается, что доля нарциссизма вообще необходима для полноценной самореализации. Но все начинается с нормального нарциссизма ребенка, ощущающего, что мир замкнут на него, а сам он неотразимо великолепен в реакции взрослых. Так формируется «базовое доверие к миру». Пережив стадию нормальной детской самовлюбленности, человек формируется без отклонений. И наоборот, дефицит обожания и самообожания в глубоком детстве вынуждает человека компенсировать эти ранние потери злокачественным нарциссизмом во взрослой жизни. Упиваясь фантазиями собственной грандиозности и всемогущественности, субъект теряет связь с реальностью, начинает навязчиво ставить себя в центр внимания, требовать от других дежурного восхищения, при этом относясь к ним исключительно как к инструменту выражения восторга. Увенчивается синдром полной атрофией рефлексии и эмпатии, абсолютной нетерпимостью к критике, приводящей к вспышкам особого рода нарциссического гнева и нарциссической ярости. Может убить.

Все это слишком узнаваемо, чтобы надо было что-то здесь комментировать. Более того, распространение индивидуальной, личностной патопсихологии на идеологию, политику и психику масс – не поверхностная аналогия, а опция, предусмотренная еще отцами психоанализа. На политические процессы распространимы и представления о возрастных циклах нарциссизма, что напрямую связано с проблемой революции. Будучи сама по определению нарциссичной, революция производит на свет новорожденный режим, который также требует определенного периода детского нарциссизма. Чтобы пережить обычную в таких случаях разруху и нормально выйти из революции, обществу необходима изрядная доля уверенности в себе, граничащей с идейным самообожанием. Если же режим и социум с младенчества мешают с грязью и фатально обесценивают, как это было у нас в 1990-е, повзрослевшая политическая особь закономерно превращается в злокачественного нарцисса, идеализирующего себя самым непотребным образом, а всех остальных представляющего безнадежными ничтожествами. Все остальные – по нашим оценкам – громоздят ошибку на ошибку и не заслуживают от нас ничего, кроме злой иронии и сарказма. Назови мне такую обитель, которую мы еще не смешали с грязью и не пытались бы поучать всему, начиная с вечных моральных ценностей, единственными хранителями которых мы сами себя в этом мире назначили.

Проблема злокачественного нарциссизма не только в том, что он разрушает мораль и сознание, насилуя бессознательное. Смазливый юноша Нарцисс, наказанный богами за грубое невнимание к нимфе Эхо, влюбился в собственное отражение... и в итоге умер, причем не только от неразделенной любви к себе, но и от голода. Это диагноз. Как сказал один мудрец из КГИ, «Россия производит впечатление великой державы – и больше ничего не производит». Революциям, упивающимся собственной всемирно-исторической грандиозностью, вообще свойственно некоторое невнимание к прозе жизни и организации быта, вплоть до проблем с питанием. Однако нормальное взросление все расставляет по своим местам. Когда же взрослый компенсаторный нарциссизм приобретает деструктивные формы, он и далее продолжает жертвовать прозой жизни во имя картинки величественных свершений глобального, всемирно-исторического масштаба. Ради этой великой, но виртуальной цели жертвуют экономикой, производством, качеством жизни, социальными гарантиями, а в итоге и той инфраструктурой, которая это величие обеспечивает, – культурой, наукой, образованием. Чтобы все эти утраты можно было отчасти не замечать, а отчасти оправдывать, приходится постоянно революционизировать идеологию, идеальную составляющую политики, всю сферу массового производства сознания. Революция продолжается в хроническом воспроизводстве чрезвычайного положения, всякого рода переходности и неординарности – как с бесконечным благоустройством Москвы и наведением порядка во всем внешнем мире, от запрещенного ИГ до разрешенного Трампа.

В легенде о Нарциссе есть еще один принципиальный нюанс: пациент влюбился не просто в себя, но именно в собственное отражение. Политический нарциссизм тоже завязан на любви даже не к себе, а к картинке. Так, мы должны впечатляться не качеством жизни в новой среде Москвы, а благоустройством как самоценным произведением, сделанным даже не по проекту, а по рекламной визуализации. Точно так же свое влияние в мире мы практически не можем в чем-либо осязаемом материализовать и «зафиксировать прибыль», но готовы тратить немереные ресурсы на грандиозную внешнеполитическую визуализацию. Хотя давно пора слезать с броневика, кончать с гражданской войной и великими деяниями. На повестке дня банальное восстановление народного хозяйства.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов