Диктатура языка: от символов к репрессиям
Чем хуже ситуация в экономике, тем больше агрессии у власти
Чем хуже становится с экономикой, чем слабее анестезия крымского полусладкого, тем чаще автократу приходится говорить с народом не языком умиротворяющих символов, а на диалекте репрессий
Власть разговаривает с населением на нескольких социолектах. Один из них – строго официальный, казенный, торжественный. Это язык официальных публикаций и приемов, на которых можно пригубить шампанского с кремлевской кухни.
Другой – язык символов. Руководитель здоров, спортивный снаряд послушен, как позвоночник чиновника, тандем жив, батискаф не тонет.
Третий – язык вражды и ненависти. На него нанизана вся идеология осажденной крепости. Сюда – иногда к месту – проникает уличное арго: от «Мочить в сортире» до «Дебилы ...».
Этот социолект показывает маскулинность власти. Хотя иной раз стоит добавить толику феминности, но обязательно агрессивной, говорящей языком социальных сетей, при этом транслируемой с официального верха. Так разговаривает с городом и миром МИД, сигналя Западу и внутренней аудитории неофициальным вокабуляром официального представителя Марии Захаровой.
И здесь неофициальный дискурс почти невозможно отличить от официального. Потому что на дворе гибридная война: a la guerre и язык – comme a la guerre.
В советское время официоз хотя и говорил грозным голосом, неофициальные отклонения не одобрялись. Во время дворцового переворота октября 1964 г. Леонид Брежнев попрекал Никиту Хрущева словарем – мол, вождь говорил о товарище, что тот «сцыт на тумбу». Может быть, кто-то из публицистов мог в газете предложить японцам сделать харакири из-за островов, да еще такую мысль снабдили бы шаблонной карикатурой Кукрыниксов, но не зампреду же Совета министров СССР такое говорить. А у нас соответствующие слова произносит вице-премьер Дмитрий Рогозин, который до этого дерзко дразнил норвежцев своим полетом на Шпицберген-Свальбард.
Или это не вице-премьер, а частное лицо так говорит? Поди разбери в современной постмодернистской информационной среде, когда от дворцовой церемонии до дворового жаргона и сетевой грубости – один шаг.
Сергей Гуриев и Дэниэл Трейсман ввели в оборот понятие «информационная диктатура». В идеократии, в которую вдруг превратилась страна, где ввиду добровольного отказа от материального (рынка) стало править нематериальное (миф), слова и символы управляют огромными массами людей. И не обязательно сажать миллионы – достаточно точечных репрессий, но имеющих дидактическое, сигнально-информационное значение, чтобы научить всех остальных правильно себя вести.
Однако чем хуже становится с экономикой, чем слабее анестезия крымского полусладкого, тем чаще автократу приходится говорить с народом не языком умиротворяющих символов, серпа и креста, а на диалекте репрессий. Потому и от трепа о «радиоактивном пепле» власть переходит к 15, а потом и 20 годам лишения свободы. Потому и растет, по данным «Хроники текущих событий», список политзаключенных в России – со 181 человека в марте до 217 человек в августе.
Информационная среда замусорена и зашумлена. Она нечувствительна и агрессивна. И нужно или совсем громко и нецензурно закричать, или транслировать с политического верха еще более внятный символ, чтобы быть услышанным. Следим за губами власти и ее покашливанием: хуже экономика – больше агрессии.
Автор – директор программы Московского центра Карнеги