Вагит Алекперов: «Цифра $110–120 отражает ситуацию, которая сложится на рынке в 2012 г.»

– Абсолютно спокойно. Я спокоен, что и «Роснефть» наращивает добычу. Я никогда не был приверженцем устраивать гонки по добыче нефти. Можно сегодня нарастить добычу? Можно. Но за счет чего? Стоить это будет много. Плюс мы можем нарушить систему разработки месторождений, и потом это может привести к коллапсу. Месторождения – это сложный механизм. У нашей компании есть стратегия, компания никогда за эти 20 лет не суетилась, мы шаг за шагом реализуем все свои программы. Я уверен, что со следующего года мы не только стабилизируем добычу нефти – мы начнем ее понемногу наращивать.

– Мой фонд «Наше будущее» вы наверняка знаете, но он больше нацелен на социальное предпринимательство – делает социальные проекты, небольшие инвестиции, чтобы иметь подушку для расходов на благотворительность. А кроме того, если я буду инвестировать, то только в акции «Лукойла». Я их покупаю постоянно, Вы это знаете. Моя любовь на всю жизнь – это нефть. А иметь конфликт интересов [с «Лукойлом»] не хотелось бы...

– Начать хотелось бы с того, что сейчас больше всего волнует людей. Как вы оцениваете результаты выборов в Госдуму и реакцию на них со стороны общества?

– Каждый гражданин имеет право выражать свое мнение, но я лично убежден, что нашей стране нужны стабильность и развитие. Что-то комментировать еще я не хочу. По одной причине: я не политическая фигура, а бизнесмен.

– Вы сами голосовали? И, если да, за кого?

– Конечно, я не скрываю: я всегда «Единую Россию» поддерживаю.

– Вы ведь наверняка следите за тем, что происходит, оцениваете политические риски для своего бизнеса?

– Разумеется.

– А как вы считаете, может ли ситуация в России обостриться до революционной?

– Нет, я так не считаю. Жизненный уровень населения растет. Медленно, не так, как хотелось бы, но растет. Все-таки промышленный комплекс России, в том числе машиностроение, автомобилестроение, развивается. К этому можно относиться скептически, но мы [«Лукойл»] работаем в 60 регионах России, и я каждый год бываю во многих городах и вижу это. Плюс в стране растет потребление. Вот сегодня декабрь к декабрю на 30% выросло потребление топлива. На 30%! Это говорит о количестве машин, приобретенных нашими гражданами. Откуда возник топливный кризис в этом году? Мы не были готовы к тому, что такое количество машин в такие сроки приобретут наши граждане. То есть жизненный уровень в стране растет. Конечно, хочется, чтобы это происходило более быстрыми темпами, но динамика положительная.

«Коридор $110–120 за баррель – объективный»

– А если говорить о других рисках – экономических, насколько вероятна очередная волна кризиса?

– Я участвую во многих форумах, недавно был в Вене, встречался с рядом министров ОПЕК. Большая часть аналитиков и государственных мужей стран, которые производят основное количество нефти в мире, склоняется к тому, что коридор цены $110–120 за баррель – объективный. Спрос и предложение сегодня сбалансированны. Но цену на нефть нужно рассматривать уже не через эту призму, а через призму того, сколько средств затрачивается на производство нефти и сколько стоит альтернатива – чтобы произвести электроэнергию. Европа сегодня активно развивает альтернативную энергетику, а это пока дорого.

Я уверен, что эти цифры – $110–120 – дадут возможность нашей стране, как крупному экспортеру нефти и газа, иметь финансовую подушку, которая поможет нивелировать негативные явления, которые могут произойти на глобальном экономическом пространстве.

Но я не думаю, что будет вторая или третья волна кризиса. Все страны сегодня оценивают события, которые произошли после 2008 г., и, если посмотреть на активность Европы – по согласованию того, как преодолевать проблемы, – нет сомнений, что решения будут найдены.

– Все же не слишком ли оптимистично правительство закладывает в бюджет-2012 цену $100 за баррель?

– Мы, «Лукойл», заложили $96. Но, я думаю, цифра $110–120 отражает ситуацию, которая сложится на рынке в 2012 г.

– Но вы все же чуть меньше закладываете...

– Понимаете, в чем дело: у нашей страны больше потребностей в деньгах, нужно сбалансировать бюджет. Но если даже $110 не будет, у страны есть подушка, ранее созданный резерв, за счет которого в крайнем случае можно будет профинансировать расходы.

– Думаете, придется залезать в резервы?

– Я так не думаю. Я имею в виду, что есть подушка на крайний случай. Плюс у России минимальные заимствования.

– А есть ли риск развала еврозоны?

– Нет, я не допускаю такой мысли. Будут скорее всего внесены какие-то корректировки в их организационные документы, но недавно я прилетел из Болгарии и могу сказать, что все европейские страны настроены на интеграцию.

– Вы анализируете риски, связанные с возможной девальвацией евро?

– Мы оцениваем массу рисков, но сегодня наш товар торгуется в долларах. Мы к евро вообще не привязаны. Бюджет нашей страны тоже больше ориентируется на доллар. А то, как сегодня выглядит американский рынок, и меры, принятые президентом, правительством США и их резервной системой, позволяют говорить о том, что следующий финансовый год будет достаточно стабильным для американской экономики.

– Может ли Россия получить какую-то выгоду, если Европа перестанет покупать нефть в Иране? Может ли Urals заменить иранскую нефть?

– Нефть вся взаимозаменяема, потому что, как правило, все заводы используют микс. Мы, например, на ISAB (НПЗ «Лукойла» в Италии в партнерстве с ERG. – «Ведомости») используем 11 сортов, исходя из стоимости корзины нефтепродуктов. Мы берем и Urals (процентов 40), и ливийскую, и другие смеси и делаем микс, который нам позволяет исходя из цены нефти получать максимальную по стоимости корзину нефтепродуктов. Но вопрос в другом: наша страна работает на максимуме возможностей по добыче, и резко увеличить объемы производства нефти мы не можем. Мало кто может это сделать – я могу назвать только Саудовскую Аравию и Кувейт. Поэтому объемы, которые могут уйти с рынка из-за Ирана, могут быть замещены только через какой-то период времени: например, когда иракская нефть пойдет – после 2014–2015 гг., когда будет запущена «Западная Курна – 2» и когда на полную мощность заработают объекты старой разработки. А сегодня я не думаю, что добычу Ирана можно восполнить.

«Мы должны иметь равные возможности»

– Что, по-вашему, мешает развитию нефтегазовой отрасли в России и достаточно ли правительство делает для того, чтобы эта отрасль оставалась конкурентоспособной – за счет не только государственных компаний, но и частных игроков?

– Я много лет говорю, что нужно устранить недопонимание в законе о недрах, из-за которого российские компании с государственным участием допускаются до определенных видов ресурсов, а российские компании, где нет государственного участия, не допускаются. Ведь существует не только интерес государственных компаний или частных – есть национальный интерес России. И мы должны иметь равные возможности для работы на всех объектах на территории страны. Здесь в первую очередь, если мы хотим защитить национальные интересы, должен быть критерий для выбора компании: место регистрации – Россия. Плюс это должен быть проверенный временем партнер правительства по освоению месторождений. Он должен быть состоятельным технологически и финансово, соблюдать все экологические требования и не иметь в истории тех или иных нюансов с российским правительством.

– Вы это повторяете уже не первый год, а что вам отвечают власти?

– Я это говорю (на встречах) и премьер-министру, и президенту, они соглашаются, что нужно на каком-то этапе вносить изменения в закон. И я надеюсь, что на следующий год уже новая Дума после избрания президента и формирования правительства все-таки вернется к этому вопросу и устранит недопонимание.

– Вы не считали, сколько частные нефтяные компании потеряли за время действия этой нормы? И были ли потери у государства – с точки зрения отставания технологий, например?

– Нет, я не буду считать такие потери по той причине, что арктический шельф еще в стадии изучения, на него надо потратить много лет. Пример – Каспий. Там первая скважина была пробурена в 1996 г., а первую нефть мы получили в 2010 г. То есть 14–15 лет потребовалось с начала геологоразведки до получения нефти. Представляете, цикл какой – 15 лет! Фактически поколение необходимо, чтобы получить первую нефть на море. Но для того чтобы получить эту нефть в Арктике через 15 лет, когда будут уже истощаться наши традиционные месторождения, нам надо сегодня активно участвовать в подготовке ресурсов арктического шельфа.

– Вам обещали, что в следующем году частные и государственные компании уравняют в правах?

– Никто не обещал. Я просто основываюсь на логике. Мы все работаем здесь. Компания «Лукойл» – второй по величине налогоплательщик России, и как можно не доверять нам? За границей нас считают российской компанией, и нам доверяют уникальные объекты. Например, мы сегодня осваиваем месторождение в Западной Африке на глубине 2,5 км, а здесь нас ставят на второй план... Я считаю, это неразумно.

– За границей к вам такое же отношение, как к западным инвесторам здесь?

– Мы не чувствуем дискриминации. Даже в Ираке. Мы получили «Западную Курну – 2», один из самых уникальных проектов в мире, единственное такого масштаба месторождение, которое открыто и не введено в эксплуатацию. Мы сегодня достаточно активно работаем во всех частях мира, и у нас нет ограничений. Для нас существуют экономическая эффективность и конкурентная борьба.

– То есть это специфика российского правительства – такое отношение к иностранным инвесторам?

– Я считаю, что на каком-то этапе было принято такое решение... Скорее всего после того негатива, который был связан с первыми СРП на Сахалине. Экономические параметры СРП начала 90-х гг., конечно, были несовершенны, они давали большую маржу инвестору.

– Но нефть-то тогда сколько стоила...

– (Разводит руками.) Та же тенденция сегодня в Казахстане, там пересматриваются соглашения.

«Другого выхода не было»

– В этом году, как никогда, лихорадило топливный рынок. И одну причину вы уже назвали – рост потребления, но была же еще одна: подняв акцизы на топливо, государство попросило крупные компании снизить цены в рознице и, по сути, организовало сговор. Вы не считаете, что это вмешательство подорвало рынок?

– Одно дело – снижение цен, а другое – отсутствие объемов. Если бы были объемы и цена колебалась, это другое дело, а у нас физически объемов не хватало летом. Мы уже готовимся к тому, чтобы не допустить такого провала в следующем году, делаем запасы. Потом, мы начали строить новые установки, принят закон «60–66», который симулирует углубление переработки. С 1 июля поменяется акцизная политика: более экологичное топливо, которое производим мы, будет стимулироваться за счет понижения акцизных ставок. Это дает нам возможность сконцентрировать ресурсы для продолжения инвестиций в нефтепереработку. За 10 лет нам нужно более $20 млрд вложить, чтобы привести российские заводы к европейским стандартам, чтобы глубина переработки на них была 95% и выше.

– Была ли обоснованной реакция правительства на дефицит топлива?

– Ну а какой может быть первая реакция при дефиците у любого чиновника – закрыть рынок. Другой реакции не может быть. Я считаю, другого выхода не было.

– А ограничения цен тоже оправданны?

– С ценами у нас каждый год происходят нюансы. Конечно, это не совсем верно, что мы заранее наметили так называемое увеличение акцизов на топливо. Акциз – это лучший механизм формирования дорожного фонда: кто больше ездит, тот и должен финансировать строительство и ремонт дорог. Механизм правильный, но вопрос – какими темпами. Каждый год на 5–6% поднимать стоимость продукта! Мы считаем, что систему можно было бы выровнять за счет снижения экспортных пошлин на те или иные виды топлива, чтобы была стабильная цена на внутреннем рынке.

– Но ведь и сейчас планируется поднять акциз, и это опять увеличит цены на бензин – это те же грабли. И что, снова правительство придет и скажет: снижайте цены?

– К сожалению, это так. К сожалению, акциз на следующий год уже заложен в наши экономические показатели, и мы должны будем его компенсировать. Это можно сделать двумя путями: снижать издержки или переложить затраты на потребителей. И мы пойдем по двум путям. Конечно, прямолинейного повышения цены топлива не будет, но косвенно и частично мы переложим акциз на потребителей.

– А АЗС «Лукойла» покупают у НПЗ топливо по рыночным ценам?

– Разумеется.

– И какой у вас результат в рознице по итогам года будет?

– У нас был сильный минус в первом полугодии, за второе и цена на мировом рынке стабилизировалась, и внутренний рынок чуть подрос – на 9–11%. Так что закроем год по нулям. Но доходности розничного бизнеса сегодня нет. Как следствие, у нас сегодня предложений по покупке АЗС огромное количество. И если раньше чаще выгоднее было построить станции, чем купить, то сегодня предложение огромно. Потому что розничные цены, т. е. маржа конечного продавца, крайне низки.

Никакой гонки

– 1 декабря совет «Лукойла» утвердил новую 10-летнюю стратегию, вы раскрыли план по инвестициям только на ближайшие три года – $48 млрд. А сколько будет за 10 лет?

– Больше $100 млрд, но точнее сказать не могу – мы должны сделать презентацию для инвесторов где-то во второй половине февраля и там все раскроем.

– В следующем году 70% инвестиций вы обещали потратить на разведку и добычу, т. е. почти $10 млрд. Сколько придется на Россию, где добыча падает, и сколько – на зарубежные проекты?

– В 2012–2014 гг. на зарубежные проекты получается около 18–20%, с 2014 г. – примерно 32%. Мы начинаем активнее инвестировать в Ирак, у нас крупный проект в Узбекистане – Кандым, который мы должны ввести в этот период. Мы завершаем геологоразведочные работы в Западной Африке и при их благоприятном исходе начинаем в сжатые сроки инвестировать в месторождения в этом регионе.

– Но основные деньги, получается, пойдут в Россию. Инвесторы раньше ждали этого, а теперь заговорили, стоит ли овчинка выделки.

– С системой «60–66» эффективность инвестиций в российскую добычу возросла. Для таких проектов, как Каспий, существенно снижена экспортная пошлина – чтобы была хорошая норма рентабельности, где-то 15–18%. В итоге проекты на Каспии в стадии развития, мы провели тендеры по месторождению им. Филановского, в 2015 г. должны его ввести. Это крупные инвестиции. Кроме того, мы инвестируем в газовые проекты на Ямале. В 2014–2015 гг. там будет построен нефтепровод, есть решение правительства, и «Транснефть» это подтвердила – у нас появится система сбора жидких углеводородов, что даст возможность развивать и добычу газа.

– ТНК-ВР в этом году обошла «Лукойл» по среднесуточной добыче в России. Как вы к этому отнеслись?

– А прежнюю стратегию, направленную на рост не добычи, а денежного потока, ошибкой не считаете?

– Да нет, она дала нам возможность сконцентрировать деньги для крупнейших приобретений в будущем. Мы должны были переосмыслить свои месторождения. Мы по каждому из них сегодня сделали модели, по всем в России. А в той гонке, когда мы вводили и вводили месторождения, наращивали добычу, мы не имели даже нормальных проектов разработки, привязанных к применению современных технологий и геофизическим материалам. Сегодня эти модели построены. Мы каждый год на 30–40% увеличиваем бурение горизонтальных скважин – именно зная пласт, зная модель и уже изменяя проекты разработки. У нас тысячи скважин на каждом месторождении заложены в проекты разработки, сегодня мы их число сокращаем и конечный КИН (коэффициент извлечения нефти. – «Ведомости») поднимаем.

– То есть, не приняв ту стратегию, вы не получили бы новые проекты и было бы еще хуже с добычей?

– Конечно, мы бы не имели возможность в том числе мобилизоваться для тех инвестиций, которые в ближайшие годы сделаем.

«Такого больше не будет!»

– Раз вы заговорили про эффективность геологоразведки, что у вас случилось с Южно-Хыльчуюским месторождением? Как вы могли так ошибиться? И нет ли рисков, что эта ситуация повторится на месторождениях им. Требса и Титова?

– Хыльчуя – это уникум, такого больше не будет! По Южной Хыльчуе мы вместе с ConocoPhillips были уверены после опробирования скважин, что запасы подтвердятся. К сожалению, запасы на 30% с лишним сократились. Этот негативный опыт приведет к изменению структуры управления в «Лукойле». Наверное, мы выделим блок развития, блок разработки технологий и блок разработки месторождений, добычи и обустройства.

– А что это даст?

– Будет разделена ответственность. Специалисты будут вынуждены сдавать запасы тем, кто будет делать проект разработки месторождения и нести прямую ответственность за эти данные. А так ответственность была условной – все одном блоке. Внутри него и мотивация была размазана и направлена только на выполнение плана по добыче. А теперь каждый будет за свое отвечать.

– Интересно, когда вы поняли, что произошло, какой была ваша первая реакция?

– Крайне негативной (Улыбается.), потому что мы все-таки профессионалы. Мы основывали свой опыт в том числе и на мнении компании Conocо. Две крупнейшие компании, у обеих уникальные геологи! Но месторождение... Каждое месторождение уникально – и тем более такие участки: они карбонатные, сложно построенные...

– Так с Требса и Титова такого не будет?

– Нет. Мы провели геологоразведку, пробурили первые скважины, сделали полный комплекс испытаний. Надеюсь, мы завершим все вопросы по созданию СП с «Башнефтью» до конца года. Мы договорились об этом.

– Президент «Башнефти» Александр Корсик летом говорил, что вы начали работать и инвестировать, не дожидаясь создания СП.

– Да, это так, мы вместе делаем проект разработки и обустройства месторождений, деньги вкладываем. Никаких разногласий нет. Мы доверяем друг другу.

– А Соnoco не планирует выходить из «Нарьянмарнефтегаза», владельца лицензии на Хыльчую?

– Нет, они хотели одно время выйти, но больше не собираются.

– Прошлой осенью Unicredit Bank купил у ConocoPhillips почти 5% «Лукойла» за $2,4 млрд, а потом продал «Лукойлу» и вашей компании Redruth ноты, которые до 29 сентября этого года можно было конвертировать в акции «Лукойла». Что с этими нотами?

– Мы это не комментируем.

– Ваши планы по покупкам – настоящая загадка, в начале года вы сделали резерв для какой-то зарубежной сделки на $1,7 млрд. Что же вы готовитесь купить?

– Международные нефтяные активы, почти год ведем переговоры, но детали – секрет.

– Говорят, есть переговоры о покупке доли Exxon в иракском проекте «Западная Курна – 1»?

– Нет, мы не ведем таких переговоров, потому что Exxon не продает.

– А если Exxon будет выходить, вам это интересно?

– Мы пока такой вариант не рассматривали.

– Не хотите ли вы зайти на американский рынок сланцевого газа и, вообще, как оцениваете будущее газового рынка в связи со сланцевой революцией в США?

– Это, конечно, очень интересные проекты, в том числе с технологической точки зрения. Но сегодня мы считаем, что рынок сланцевого газа, особенно рынок земли в Америке, переоценен. В эти проекты нужно было вступать 4–5 лет назад, а теперь они переоценены.

– Много говорилось, что в перспективе «Лукойл» может поднять минимальную планку по дивидендам с 15 до 30% от прибыли. Непонятно только когда?

– Это зависит от инвестпрограммы. У нее свой цикл, особенно напряженной она будет с 2013 по 2017 г. – тогда планируются крупнейшие инвестиции. С 2017 г. – в нашем сегодняшнем видении – инвестиции серьезно снижаются, что дает компании возможность за счет запуска проектов сформировать довольно большую прибыль.

– А дивиденды в 2012 г.?

– Скорее всего они будут на прежнем уровне – по доле прибыли. Но сама прибыль должна быть больше.

– Может ли «Лукойл» снова найти стратегического партнера, каким была Conoco?

– Нет, это пройденный этап 2000-х гг. Тогда нам нужен был партнер для повышения уровня специалистов, тот, у кого мы переняли бы технологии и, самое главное, опыт подготовки проектов. Сегодня «Лукойл» уже стал мейджором, оператором крупных проектов, поэтому стратегический партнер нам не нужен.

«Любовь на всю жизнь»

– В Западной Африке у «Лукойла» есть партнер – группа Vanco. «Интерфакс» сообщал, что топ-менеджеры «Лукойла» – владельцы ИФД «Капиталъ» являются бенефициарами этой группы. У вас есть доля в Vanco?

– У меня пока там нет доли.

– А у вашего заместителя Леонида Федуна?

– Я в частные инвестиции своих коллег не вмешиваюсь.

– Но ведь это возможный конфликт интересов: пока только «Лукойл» тратит огромные деньги на проекты в Гане или Кот-д’Ивуаре. И на рынке много неприятных разговоров о том, что менеджеры «Лукойла» за счет его денег помогают своей собственной компании...

– Нет, ну давайте так говорить. Когда мы, «Лукойл», входили в эти проекты, это были проекты Vanco. Но мы были в них заинтересованы и потому на момент входа взяли на себя обязательства по геологоразведочным работам – они финансируются нашей компанией. Мы от этих первоначальных договоренностей ни на шаг не отступили. Мы на себя не берем никаких финансовых обязательств за компанию Vanco. И следующий этап развития наших отношений может быть самый разный – то ли мы расстанемся, то ли мы в дальнейшем свое стратегическое партнерство усилим.

– А в ИФД «Капиталъ» ваша доля осталась прежней – блокпакет?

– Да, доля никак не изменилась. Мы там партнеры с Леонидом Федуном.

– Вы довольны тем, как развивается группа?

– Сегодня там есть управляющие, которые достаточно эффективно работают. А я не вмешиваюсь в оперативную деятельность ИФД «Капиталъ».

– Выходить оттуда не собираетесь?

– Нет, не собираюсь. Потому что это проект, который будет развиваться.

– Есть ли у вас еще какие-то личные активы кроме «Лукойла»? Может, вы башни строите или яблоневыми садами занимаетесь?

– Какая доля у вас в компании сейчас? 20,6% было на конец года.

– Ну примерно такая же, я покупаю некрупные пакеты.

– Неужели нет другого объекта для инвестиций, кроме «Лукойла»?

– Ничего. А что, вы советуете мне немножко переложиться? Я считаю, что компания имеет хорошую перспективу, капитализация сегодня, конечно, минимальная. Очень хорошее время для инвестиций сейчас.

– Почему рынок вас так низко оценивает?

– Понимаете, рынок оценивает так, как оценивает. Есть разные причины. Сегодня есть компании недооцененные, есть переоцененные, есть справедливо оцененные. Мы спокойно оцениваем ту ситуацию, которая есть. Все эти годы компания была подвержена ряду рисков: сначала государство постоянно продавало наши акции, на рынке было большое предложение, потом продавало бумаги – и то же самое. Все эти негативные явления влияли на нашу стоимость. Надеюсь, что та стратегия, которую мы презентуем в середине февраля, и работа, которую мы запланировали, позволят резко увеличить нашу капитализацию.

Я не ищу преемников, я их готовлю

– Пару лет назад активно обсуждалось, что вы ищете преемника и собираетесь отойти от оперативного управления компанией. Так ли это?

– Каждый руководитель должен понимать, что он не вечен. К нему на смену должны прийти новые люди. Но люди, которые придут на мое место, будут из нашей компании, не со стороны.

– То есть вы ищете себе преемника?

– Я не ищу преемников, я их готовлю. Есть 5–7 человек, которые сегодня потенциально развиваются как будущие крупные руководители нефтяных компаний.

– А вы этот список раскрываете, потенциальные преемники сами-то знают о своей роли?

– Я думаю, что не знают, потому что я этого никому никогда не скажу. Если это раскроется, на человека сразу будет выливаться негатив – этого допустить нельзя. В будущем я планирую усилить и роль совета директоров, ему будет передано больше функций.

– Сколько лет вы планируете сами управлять «Лукойлом»?

– Не скажу. (Улыбается.)

– А что касается наследства... Ваш сын еще учится в институте?

– Да, на следующий год заканчивает.

– Вы ему посоветовали учиться на нефтяника?

– Нет, но, как правило, в семье артистов дети тоже артисты, так и здесь. У меня поневоле все разговоры, весь круг общения связан с нефтью. Понятно, что все это передается детям. И многие дети моих коллег учатся сегодня по нефтяному профилю.

– Вы ему в наследство компанию оставите?

– Нет, конечно. Мой сын будет работать так же, как и все люди, которые получили высшее образование. Он должен будет пройти все стадии нашего бизнеса. И даже после этого долгий период времени он не сможет распоряжаться моими акциями. Я все предусмотрел, я не хочу, чтобы на него распространялись риски крупного владельца акциями, я не хочу, чтобы риски распространялись и на компанию. Поэтому он не будет иметь доступа к праву распоряжаться бумагами.

– Ваши акции будут в трасте?

– Ими будет распоряжаться совет директоров. И мой сын знает это.

– А после института он придет работать в «Лукойл»?

– Разумеется. Он должен пройти Западную Сибирь, минимум 2–3 года проработать там – от рабочего и до определенного уровня.

– Он согласен?

– Конечно. К счастью для меня, он не боится грязной работы.

– А когда он вам впервые заявил, что хочет быть нефтяником?

– У него даже сомнений не было, куда идти. Это было заранее предрешено. Он даже не сомневался, что пойдет в Губкинский учиться. И я сторонник того, что люди, которые будут работать в России, должны получить образование в нашей стране. Не отрываться ни от общества, ни от круга людей, с которыми они завтра будут работать. У моего сына хорошая группа, огромное количество друзей, которые пойдут по тому же нефтяному профилю. И он не оторвался ни от жизни в нашей стране, ни от людей, которые с ним дальше будут идти по жизни.

– Его девушка-то дождется из Западной Сибири?

– Вот это проблема – холостого очень тяжело отправлять в Западную Сибирь. (Смеется.) Надо до этого подумать и женить.