Председатель совета директоров «Ротека»: «В зоне, где мы работаем, стагнации нет»

Уральский турбинный завод (УТЗ) промышленного холдинга «Ротек» – один из крупнейших в России производителей паровых турбин. Сейчас турбинами УТЗ оборудованы ТЭЦ всех крупных городов России и бывшего СССР. Также «Ротек» занимается сервисом газовых турбин, диагностикой энергетического оборудования и пытается запустить в небо самолет на солнечных панелях для кругосветного путешествия. «Чтобы возникло что-то сумасшедшее, должна накопиться критическая масса», – уверен председатель совета директоров «Ротека» Михаил Лифшиц. Увлеченный инженер, пилот и коллекционер холодного оружия, во время интервью с «Ведомостями» он чертил схемы строящихся мусорных ТЭС, для которых УТЗ разработал и выпустил новые турбины, показывал образцы солнечных панелей и фотографии из путешествий в экзотические страны. У него в запасе много смелых и выразительных идей: обеспечить зеленым электричеством заказник амурских тигров и покрыть солнечными панелями крыши российских домов. Не все проекты получились: производство биополимеров, анонсированное в 2013 г., так и не было запущено. Но Лифшиц уверяет, что от проекта не отказались: «Если будет готовность рынка, мы будем рядом».

В 2018 г. «Ротек» и связанные с ним компании столкнулись с новыми вызовами. Основной акционер холдинга – группа «Ренова» и ее владелец Виктор Вексельберг попали под американские санкции. Чтобы обезопасить «дочек», «Ренова» снизила до 49% долю в УТЗ и до 46% – в компании «Хевел», в которой Лифшиц входит в совет директоров. Ни одно из управляемых Лифшицем предприятий не попало под санкции. Но в банках и компаниях-партнерах все равно стали относиться к холдингу с большей осторожностью.

Вексельберг умеет не мешать

– Это чувствуется в другом. В банках работают люди. У них есть свои приоритеты, чувство самосохранения. Когда у сотрудника банка есть возможность не работать с той средой, которую он ощущает токсичной, он предпочитает этого не делать. Ни одно из наших предприятий не входит в санкционные списки. Но банковские клерки перестраховываются. Та же история со сложными продуктами. У нас было четыре интересных проекта – с тремя американскими компаниями и одной европейской. Остался один. Хотя они понимают, что мы не под санкциями. Когда люди выстраивают производственную кооперацию, они хотят видеть горизонт планирования. У них возникает мысль: а что произойдет завтра? Я не скажу, что что-то обрушилось, но обстановка стала, безусловно, сложнее.

– Доверие всегда было и есть. Но есть и оценка рисков контрагентом. В любой компании есть аудиторы, советники, которые субъективно определяют допустимый уровень риска. Речь о доверии ни разу не шла.

– Если вы купите акции Philip Morris, вы будете влиять на управление компанией? Я, наверное, потому здесь и работаю, что у Виктора Феликсовича есть такая способность – не мешать. Стратегию развития, бюджет компании определяет совет директоров. А он состоит из людей, которые принимают решения сами.

– Ни разу. Не было в планах, не планировалось, не прогнозировалось.

– Нет, мы никогда не просили гарантировать контракты на свое оборудование. Понятно, что правительство сделало шаги по поддержке компаний, попавших под санкции. Мы не попали, поэтому прямых мер поддержки нам не было. Есть системная работа, которая проводится в части требований к локализации. Здесь мы прикладываем все усилия. Прямых мер для наших компаний не было. Поддержка была в части других активов «Реновы», бизнесов, которые кредитовались на Западе.

– В зоне, в которой мы работаем, стагнации нет. Хотя было замедление. Инвестиционный потенциал генерирующих компаний был израсходован на новые стройки в рамках программы ДПМ-1 [договоры о предоставлении мощности], у них просто ничего не осталось на модернизацию. При этом формировался отложенный спрос. Потому что в замену существующих мощностей денег вкладывали недостаточно. Если машина с ресурсом в 220 000 часов проработает 300, либо вы ее будете менять или модернизировать добровольно, либо она встанет и оставит без тепла и света какой-нибудь город.

С окончанием программы, безусловно, было некое замедление, но оно было прогнозируемым. Поэтому мы сильно разбавили традиционную энергетику разными интересными решениями в других отраслях: это промышленная генерация, мусорные ТЭС, судовые машины. Есть страны, с которыми мы традиционно дружим и работаем. Это Казахстан, Белоруссия, Монголия, и они у нас примерно половину выручки обеспечивали.

– Примерно 40–50% уже на протяжении пяти лет.

Плановый ремонт на деньги для модернизации

– Очень много эту тему обсуждали в Минпромторге. И я настаивал, что нужно определить, что такое модернизация. Когда мы восстанавливаем характеристики изделия – это ремонт. Когда мы их меняем в лучшую сторону – это модернизация. Мы должны повысить топливную эффективность или мощность на определенный уровень. Тогда это будет модернизация. У нас, простите, совковый тупой ценовой критерий, когда результаты тендера определяет только цена. Когда у нас коллеги заявляются с ремонтом конденсационной турбины на 300 МВт, понятно, что цена, приведенная к 1 МВт мощности, будет бесконечно ниже, чем замена теплофикационной турбины в 100 МВт. Только вопрос: что является модернизацией? Наверное, замена силового блока на ТЭЦ – это модернизация. Ремонт цилиндра высокого давления турбины на ГРЭС – это что-то совершенно другое.

– Потребители будут недовольны, когда у нас заморозится какой-нибудь город зимой, оставшись без света и воды. Или когда с какой-нибудь турбины улетит крышка и разнесет что-то. Тогда потребитель тоже будет недоволен. Но если мы говорим про модернизацию, она должна быть модернизацией. Потому что ремонт – это зона ответственности эксплуатирующих организаций. И субсидировать ремонт – плохая история для государства. Государство сказало, что будет брать деньги с рынка на модернизацию, и это понятно. И это правда, даже если их немного. А когда мы берем деньги с рынка и делаем ямочный ремонт – это, простите, вранье.

– Кто это придумал, что они должны быть ограничены?

– Модернизация – это далеко не все затраты на энергорынок. На самом деле выделен огромный ресурс. Не надо кивать на Путина. Путин одобрил средства на модернизацию. Если мы заменяем ее ремонтом, он тут ни при чем. Не следует заниматься подменой понятий. Есть определение модернизации – это изменение характеристик системы минимум на 10% в лучшую сторону. Не восстановление, а изменение.

– Все проекты проходят через конкурентные торги. У нас нет ничего, что дается по праву рождения. Мы всегда в рынке. Куда бы мы ни приходили, у нас всегда с одной стороны китайские товарищи, с другой – Siemens и General Electric (GE). Здесь приходится быть быстрее, приходится считать правильно, делать лучше.

– Я никак его не оцениваю. Наша бизнес-модель не строится на субсидиях. Мы можем опираться только на рынок. У нас есть 23 турбины Т-250, из них 13 уже практически выработали свой ресурс. Если у нас где-то турбина Т-100 подошла к моменту, когда она либо встанет, либо пыхнет, я в этом месте и сосредоточусь. И я точно знаю, что мы ее будем менять. С ДПМ или без ДПМ. У нас по стране порядка 350 уральских турбин выработали свой заводской ресурс. Понимая состояние парка, мы можем просчитать рынок модернизации. ДПМ может приблизить замену турбины, сделает ее легче для заказчика. Но ДМП не для нас. Заводу в этом механизме важно определение уровня локализации производства, именно это выравнивает нас с зарубежными коллегами по стоимости финансов. На сегодня, учитывая неравенство финансовых условий, западные коллеги нас бы просто растоптали.

– Где-то в пределах 10 лет. Это реалистично, потому что понятно, что машины надежные.

Нужна ли российская газовая турбина

– Самая рациональная схема тепловой станции – это газовая турбина и паровая. У нас есть отличные машины, специально для этого сделанные. Любая газовая турбина тянет за собой паровую. Поэтому конкуренции с газовыми машинами здесь нет. То, что касается вообще газовой турбины, вопрос крайне неоднозначный. Нужно делать их минимум 10 шт. в год, просто чтобы предприятие сложилось. Если строить предприятие в горизонте планирования хотя бы 10 лет, нужно понимать [что есть] спрос на 100 машин. Когда эта дискуссия начиналась, нас спрашивали: «А вы?» Покажите мне спрос на 100 машин – и мы будем делать.

– В нормальной рыночной ситуации, конечно, нет. В мире перепроизводство, а рынок глобален. Но если брать совершенно конкретный расклад политических сил сегодняшних в условиях ограничений... Вы же не печете дома хлеб, но, если вокруг закроют все булочные, вы его испечете. Потому это попадает в зону субсидирования. На глобальном рынке мы окажемся в тяжелых условиях. На рынке, в котором забесплатно раздают турбины Siemens и GE, мы за деньги ничего не продадим.

– Создать газовую турбину – задача непростая, но реализуемая. В стране для этого есть все компетенции. Главное, что нужно, – это спрос, нормальный счетный спрос. Мы делаем восстановление лопаток для газовых турбин уже три года. Производство сложное, но чуда нет. В прошлом году мы освоили производство сотовых уплотнений для авиадвигателей и турбин. В мире всего семь производителей – три в Америке, один в Европе, три в Китае. Теперь есть и в России. Все можно сделать. Когда нет научных препон на уровне физики, химии, а есть тема инжиниринга, все можно посчитать в человеко-часах.

– Немного выросла. Просто мы, по сути, распечатали ящик Пандоры, и сюда пришли иностранные производители. Для них порогом для таких решений является появление технологии на территории. Пока ее нет в стране, никто ее не потащит. Как только она появляется, для остальных открывается шлагбаум.

– Сейчас доля «Зульцер турбо сервисес рус» (СП «Ротека» и швейцарского Sulzer) – около 25%. Немножко поменялась структура, раньше сервисные контракты были длительные, их проще посчитать. Когда нет особой конкуренции, заказчик старается сторговать себе цену на объеме, на длительности договора. Когда на рынке есть конкуренция, заказчик уже думает, что я вот сейчас подпишу долгосрочный договор, а через год цены поменяются, и начинает расторговывать каждую инспекцию турбины. Поэтому общая доля у нас, наверное, выросла, но сказать про увеличение портфеля сложно.

Технология, которую нельзя купить

– Вы представляете, как устроена турбина? (Берет листок и карандаш, чертит.) Вот у нас корпус турбины, это ротор, и стоят лопаточки. Чтобы они крутились, между лопатками и корпусом должен быть зазор. Но когда турбина работает, часть пара или газа перетекает через зазор, создавая сопротивление и роняя КПД. Чтобы перетекание было меньшим, мы можем поставить сотоблок, и лопаточка просто прорежет себе дорожку. Тогда зазор будет гораздо плотнее. Так мы повышаем КПД проточной части примерно на 4–5%, что при длительной эксплуатации реально много. Эта история применяется и в газовых турбинах, и в больших и маленьких паровых турбинах. Есть две технологии изготовления этой соты. Одна – взять фольгу, перфорировать ее и согнуть. В старых двигателях ставят соты, изготовленные по такой технологии «гиб-перегиб». Но, учитывая, что лопатка – история дорогая, очень важна правильная геометрия. Мир перешел на технологию сварной соты, и все новые машины были привязаны либо к англичанам, либо к американцам.

Понимая потребности, мы решили это сделать. Но дело в том, что оборудования, которое делает это изделие, на рынке просто не существует. Его нельзя пойти и купить. Чтобы производить сварную соту, установки нужно спроектировать и изготовить. Мы начали проект в мае прошлого года и к серийному изготовлению продукции приступили в декабре. Очередной рекорд.

– Я даже не хочу это обсуждать. Потому что, когда есть гениальная идея и быстрая реализация этой идеи, никакого значения не имеет, сколько денег вы потратили. Нельзя считать такие вещи объемами инвестиций. Купить станок за $100 млн может любая обезьяна. А придумать технологию, которую нельзя купить, умудрились мы. И это круто.

– Уже поставляем на паровые турбины, на авиационные двигатели. Объем... Цыплят будем считать по осени. Потому что много испытаний. Проект сейчас находится в зоне, когда дышать некогда, объем нарабатывается.

О системе прогнозирования инцидентов

– 298 инцидентов предотвращено на 1 июля. Инцидентов – это не значит предотвращенных аварий, там разного масштаба истории. К «Пране» сейчас подключено 113 единиц оборудования. Еще 12 в данный момент подключаем в «Газпром нефти» и казахстанском «Павлодарэнерго», итого будет уже 125.

– По тому, что видят наши заказчики, при стоимости услуг порядка 80 млн руб. в год доказанная экономия получилась 0,5 млрд руб. В любом бюджете на эксплуатацию предусмотрены невыработка электроэнергии, внеплановые остановы, аварийный ремонт. Эти строчки в части основного оборудования мы фактически превращаем в ноль. Они все уходят в плановые, а это всегда дешевле.

– Есть, конечно. Задачи, которые я ставлю перед бизнесом, – это выйти за пределы отрасли и за границу. Что в нынешних политических условиях непросто. Пока у нас первый проект в Казахстане. Я рассчитываю, что мы сделаем проект в Монголии, правда, там энергетика небольшая. Это все непросто, нужно работать на языке присутствия, чтобы интерфейсы были правильные. Это занимает время, деньги и человеческие ресурсы. Большая задача – отраслевое расширение. «Прана» – сложный экспертный проект, а не коробочное решение, которое можно поставить на любой гаджет. И в другие отрасли мы не можем поставлять систему по той же цене, что и в энергетике. Если турбина стоит $20 млн, насос стоит $0,5 млн. И сбор данных должен быть решен новыми технологиями, которые позволят снизить стоимость установки.

Турбина против мусора

– Это паровая турбина, которая может быть на мусоросжигательном заводе, а может работать с газовой турбиной на ТЭС. Вот паровая турбина для комбинированного цикла. (Чертит схему турбины.) Горячий пар проходит ступени, попадает на большие диаметры и улетает на охлаждение через трубу. Учитывая, что трубы идут вверх или вниз, конструкция получается многоэтажная. В нашей новой турбине применяется осевой выхлоп, и пар выходит не в трубу, а назад, в открытую заднюю часть. Благодаря этому сильно уменьшаются габариты блока в высоту. Я не скажу, что это решение лучше или хуже, но специалисты, проектирующие мусоросжигательные заводы в России (кстати, с большим мировым опытом), выдали такие технические условия. В России такой турбины нет. Мы сказали: ну и что, что нет. Сделали.

Я сторонник того, что любую ТЭЦ можно переоборудовать под сжигание мусора. Это потребует гораздо меньше инвестиций. Но, учитывая, что проблема у нас в стране уже стала катастрофой, сжечь надо много. И тема очень чувствительная. «РТ-инвест» взял проверенное, лучшее решение, которое есть, чтобы сжечь эти сотни тысяч тонн мусора, точно зная, что ты никого при этом не отравишь. Поэтому получилось дорого, и поэтому был взят швейцарский подрядчик. Они используют сухие градирни, чтобы не потреблять воду. И используют под градирни осевой выхлоп.

– Правительство сказало, что у нас должно быть порядка 200 таких заводов, я в это не очень верю. Я считаю, что во всех городах-миллионниках будет минимум по паре таких предприятий. Городов-миллионников у нас 16. Поэтому, как мы считаем, понадобится около 35 блоков.

– Руками она сделана на 100% российскими. 10% – импортные литейные заготовки. Это металлургический труд, который сделан за пределами нашей родины. Все остальное мы сделали сами. Тяжелое литье мы заказываем в Чехии, Италии и Китае. Когда есть требования к 100%-ной локализации, мы заказываем в России, но это дороже. Литейные заготовки – это длинноцикловой продукт, работа занимает от 4 до 6 месяцев. Для этого производителю нужно взять либо аванс у меня, либо кредит в банке. Только если наш производитель кредит в банке берет под 11% годовых, то итальянский парень берет под 1,5%. За полгода у нашего металлурга накапливается 5% разницы в цене. И с этой разницей мы ничего не можем сделать.

– Пока положили на полку. Это биоразлагаемые полимеры из натурального материала. Держателем технологии полимеризации является Sulzer Chemtech. Биоразлагаемые пластики проигрывают по стоимости производства. Представляете, что нужно сделать, чтобы создать пакет из натурального сырья? Лучшее сырье – это отходы сахарного производства из свеклы. И еще мы смотрели на низкосортную пшеницу из Казахстана. В процессе производства из растительного сырья в реакторе выделяется молочная кислота, далее она полимеризуется, и в зависимости от способа и технологии полимеризации получаются молекулы, похожие на молекулы традиционных полимеров.

История конкуренции с традиционными пластиками может быть решена двумя способами. Первый – это субсидии, и я категорически против них. А второй способ – это запрет, причем запрет не частичный, а полный. Во многих странах решена тема переработки пластиков. Например, собирают полиэтиленовые бутылки, крошат и в переработку. Но если традиционный пластик перемешается с биополимерами, его нельзя будет переработать. Поэтому запрет на использование традиционных пластиков должен быть полный.

Мы и сейчас держим руку на пульсе. Если такой проект начнет развиваться, Sulzer, безусловно, будет стремиться в нем участвовать. Но в 2013 г., когда мы просчитывали проект, начали общаться с властями, с игроками, которые заняты полимерной продукцией, готовности что-то запрещать в стране не было. И ломиться с инициативой – а давайте запретим делать полимеры – мы не стали. Если будет готовность рынка к тому, чтобы что-то такое выдвигать, то мы будем рядом.

Два варианта для ВИЭ

– Практически все страны мира, развивающие альтернативную энергетику, используют субсидирование, это не наш уникальный опыт. И не механизм для отдельно взятого предприятия. Благодаря ДПМ ВИЭ в России с нуля создана целая отрасль. Здесь история про участие государства, она нестыдная. «Хевел» делает одни из лучших солнечных фотопреобразователей в мире. На стройках, которые ведет «Хевел», сегодня работает порядка 150 разных подрядных организаций. Причем в отличие от традиционной энергетики подрядчик солнечного парка на 10 МВт – это в значительной степени местный малый бизнес. Сюда оказалось вовлечено гигантское количество людей.

Есть вопрос, что дальше. Наша проблема – это очень дешевое электричество в сравнении с земным шаром. Чтобы производство электроэнергии было работоспособно, ее нужно продавать за те же деньги, что и в мире. Если у нас цена 1 кВт на опте 3 цента, а в Германии – 11 центов, то, конечно, можно пожить без субсидий, но недолго. Варианта здесь два: либо поднимать цену на электричество, либо субсидироваться. Но есть зоны, где мы конкурируем не с электричеством, а с нефтью. В поселке, который запитан от дизельной электростанции, ситуация уже другая. Там небольшой солнечный парк составляет конкуренцию дизельной электростанции. В 2013 г. мы построили первую комбинированную установку на Алтае, а через некоторое время я спросил у местного руководителя: ну как? Мне же интересно. Ответ был гениальный: 40% экономии дизеля. А ему этот дизель надо купить, его надо привезти, его надо складировать. Через 1,5 года можно окупить установку такой станции.

– Дорогу осилит идущий, не все сразу. Локомотивом отрасли все равно являются солнечные парки, вырабатывающие электроэнергию в промышленных масштабах. Сейчас наши коллеги из «Хевела» двигают отрасль. «Ротек» сделал шикарную историю в заказнике для амурских тигров. Там 13 станций для егерей, лесников и ученых, они все разбросаны по заповеднику. И мы во всех местах сделали генераторы, всего 18 станций. Сейчас мы занимаемся новым поколением модулей с точки зрения технологии их применения. Когда мы строим солнечные парки, выводим из нормального оборота огромное количество земли, на которой можно картошку сажать, просто на травке полежать. И воспроизводим модель централизованной генерации. Но нужно использовать и уже существующие конструкции – это крыши.

– Традиционный стеклоалюминиевый модуль дает утяжеление крыши примерно 180 кг на 1 кв. м. Нужен другой продукт. Мы его создали – это солнечный модуль из композитных материалов. Сейчас разрабатываем технологию производства. Можно взять в руки и оценить, что сколько весит. (Протягивает образцы нового и традиционного модулей, последний – в несколько раз тяжелее.) При этом на нем можно сплясать, потереть его шваброй. Это новая фишка, новый продукт, который мы сейчас испытываем и двигаем.

А вот это еще никто не видел. Этот солнечный модуль интегрирован в кровельный материал. Его уже можно серийно производить. Пока этого нет. Необходим следующий виток изменений в регулировании, чтобы появилась возможность не только установить модуль на крыше и вырабатывать энергию, но и продавать ее.

– Можно верить, можно не верить – она уже пришла. Децентрализация, которая в мире происходит, – это как потепление. Мы строили новую генерацию, новые мощности. Долго обсуждали, принимали программы, за получение этих проектов рубились в кровь генерирующие компании. Мы ввели 30 ГВт в системной генерации. Параллельно, без субсидий, вообще незаметно никому в стране оказалось больше 20 ГВт газопоршневых и дизельных мощностей. Их никто не субсидировал. Раз – и они есть. Сами по себе. Без субсидий, без всяких отношений с этой системной генерацией. (В Минэнерго нет информации о 20 ГВт новых мощностей вне ЕЭС, представитель «Ротека» пояснил, что оценка компании основана на данных о количестве ввезенных в Россию газопоршневых и дизельных генераторов. – «Ведомости».)

На солнечной энергии вокруг земли

– Чтобы возникло что-то сумасшедшее, должна накопиться критическая масса. Наверное, она сложилась, когда мы с Федором Конюховым сидели, обсуждали и вот дообсуждались. Предпосылки к этому – это то, что мы в солнечной энергетике и я летчик. И опыт Федора Филипповича.

Тема генерации близка мне с точки зрения науки. Сделать модуль, который может летать, прийти к определенным массогабаритным, весовым характеристикам, эргономическим – это история про новый продукт с большой буквы. Мы достаточно долго изучали это с точки зрения техники. Когда поняли, что это теоретически возможно, начали считать. И до сих пор считаем. Что такое вообще летательный аппарат на солнечном двигателе? Давайте пофантазируем. Тема создания атмосферных, долголетающих аппаратов очень актуальна. Австралия заказала летательный аппарат для обнаружения пожаров, и они уже проводили в воздухе по 18 часов. Это ретрансляторы, это наблюдательные системы. Это масса всего, где их можно применить. Поэтому пилотируемый аппарат легко конвертируется во что угодно. Мы хотим сделать нормальный летательный аппарат. Пока научных препон не видно, мы собираем данные, готовим расчетную базу.

– К 2020 г. не успеем, пока продолжаем полеты летающей лаборатории. Проект сложный, там необходимо создать целый набор технических решений с источниками тока и накопителями. Инженерно непростая тема.

Оружие как инженерный шедевр

– Я не могу назвать это страстью. Увлечение появилось достаточно давно, во время моих бизнесов, которые не имели отношения к «Ротеку». Я изучал инструментальные стали, и мне стало интересно: а что было раньше? И я купил первый нож из современного Дамаска у одного из тех мастеров, который восстановил секрет производства. Я это не называю даже коллекционированием. Это интерес. Это история. Любой предмет, который сделан руками, несет в себе характер времени, социума, в котором он был сделан. (Показывает клинки из своей коллекции.) Вот один из любимых предметов, который был сделан Калашниковым. Это форма штык-ножа, который он посадил на классический охотничий складничок. Он не пошел в серию, таких ножиков было сделано всего 20. Их раздарили главам государств и высшему генералитету просто как охотничьи. Потом их сделали еще с десяток. Это фрагмент истории, который придумал один из лучших в мире конструкторов, это инженерный шедевр.

А вот этому предмету 500 лет. Это булатная сталь.

– Они меня сами находят. Я довольно много путешествую. Иногда оказываешься где-то и ищешь антиквара. В Фесе я пытался найти продавца настоящего антиквариата, нашел. Разговорились, он меня затащил домой. Идем мы с ним по лесенке, стоит сундук, а на сундуке лежит ружье, специфическое ружье со старым механизмом, разукрашенное золотом-серебром. А механизм американский. Я к огнестрельному оружию не очень, взял его, кручу, смотрю, спрашиваю: «Слушай, откуда это?» Он, оборачиваясь через плечо, не задумываясь, ответил: «Моя семья живет в этом доме 400 лет. Не знаю откуда».