Риск «Парка Юрского периода» и риск «Матрицы»: выводы для менеджеров и финансистов
Автор - управляющий директор Альфа-банка.
Одна из таинственных тем, которая сегодня закладывает основание будущего мировых финансов – трансформация концепции риска из риска, который мы условно назовем «предпринимательской» интерпретацией, в риск в «институциональной» версии. Подход к риску финансовой индустрии затронет всю экономику и ключевых менеджеров.
Упрощенно говоря, предпринимательский риск принимает человек, который хочет заработать. А институциональным риском является количественная оценка этого риска.
Помните сцену из «Парка Юрского периода», когда один из героев выбегает из бункера и обнаруживает начальника охраны с ружьем, направленным на стоящего неподалеку динозавра? На вопрос, почему он не стреляет, охранник говорит: «Посмотри направо, там другой динозавр… он на нас охотится». Животный страх такого рода – это физическое ощущение предпринимательского риска. Такой подход, грубо говоря, разработан для тех, кто хочет заработать в понятном ему бизнесе.
Заставка фильма «Матрица» с бегущими цифрами – это некий символ институционального подхода. В его основе подхода лежит утверждение, что огромная сложность и многофакторность современных моделей бизнеса не позволяет руководителю хорошо знать все области в равной мере. Поэтому путем статистических трансформаций руководители приводят разные бизнесы в некую единую матрицу, сопоставляющую их риски. В процессе трансформации теряется некая индивидуальная составляющая – основа предпринимательского подхода. Но появляется схема, с помощью которой легче управлять совокупностью индивидуальных составляющих.
Посмотрим на некие философские грани понятия «риск», и как в них отражаются оба подхода. Первая грань затрагивает определение абстрактной сути риска. Фрэнк Найт, один из основателей Чикагской школы финансов, разделил типы неопределенности на поддающуюся количественному измерению и на неподдающуюся. Предпринимательский риск ближе к понятию неопределенности в целом. Институциональный риск ближе к понятию измеримости. Именно поэтому современные банковские регуляторы привлекают к работе математиков из космических и ядерных проектов для разработки сложнейших моделей взаимодействия цен, тенденций и т.д. - тысяч показателей, которые влияют на современный бизнес.
Частенько в процессе создания модели количественной оценки случается так, что риск проигрыша борца в поединке с велосипедистом оказывается равным, поскольку у них одинаковый вес, возраст и рост. Это происходит потому, что невероятно сложные модели часто исходят из плохо продуманных предположений. Из нашумевших проколов: ошибки рейтинговых агентств при моделировании рисков ипотечных облигаций. Им вторят регуляторы, вначале рекомендовавшие банкам низкую оценку риска долгов, обеспеченных ипотекой, а затем недооценившие риски долгов правительств Евросоюза. Эти просчеты оказались хуже всего, что придумывали предприниматели из мира финансов. Но они странным образом подтолкнули регуляторов к желанию стараться еще лучше измерять риски. Или хотя бы сделать так, чтобы эти риски не принимались.
Вторая грань концепции риска – различие в восприятии риска как абсолютной и относительной потери. Когда вы начинаете новый бизнес, вы понимаете, что можете потерять все деньги, т.е. ваш подход абсолютный. Но, предположим, вы вкладываете деньги в уже сложившейся бизнес. После анализа его прошлых доходов, вы понимаете, что, скорее всего, ваши потери ограничены частью вложений - 10% или, в худшем случае, 25%, т.е. воспринимаете риск в относительном выражении. Фактически вы думаете в терминах того, что в статистике называют «стандартные отклонения», а в финансах – «волатильность». Волатильность – это стандартизированное отклонение изменений цен между периодами. В финансах волатильность – это мера измерения риска. Условно говоря, при 10%-ной волатильности вы можете потерять гораздо меньше, чем на такой же позиции при 25%-ной волатильности.
В матрице современного финансового регулирования за основу риска принимается относительная категория, а ее мерой как раз является волатильность. Как с любой относительной величиной, с этим измерением есть проблема: например, в первый день рынок открылся по $10, поднялся до $20, упал до $5 и закрылся снова по $10. На следующий день рынок открылся по $11, поднялся до $18, упал до $7 и закрылся по $14. Измеряя волатильность, вы можете использовать разницу между ценами открытия или закрытия, или высшими, или низшими значениями. У вас получится разная оценка риска. Ситуация усугубляется тем, что модели используют и исторические данные, и прогноз этого показателя. Разные организации выбирают модели по своему усмотрению. Поэтому когда вы сравниваете их «аппетит к риску», исходя из заявлений в отчетности, вы получаете весьма условные результаты.
Следующим философским моментом является вопрос, как при относительном подходе определить «потенциальный убыток». Например, когда-то на Земле жили динозавры. Стоит ли рассчитывать грузоподъемность лифта в вашем здании, исходя из того, что туда заявится один из них, или все-таки рассчитывать только на людей? Более прозаически вопрос можно поставить так: оценивать ли возможность потерь, исходя из сценария 2008 г. или из недавних прецедентов? Оказывается, в матричном мире рассчитываются оба показателя, и потом они суммируются. Таким образом, оценка риска, исходя из текущего сценария рынка, почти утраивается. Вдумайтесь: для того, чтобы оценить риск, мы сегодня используем худший из исторических сценариев (2008 г.), которые сами специалисты в статистике считают возможными раз в 1000 лет. Открывал бы сегодня предприниматель дядя Ваня ларек, если бы ожидал, в соответствии с институциональным расчетом, нашествия Чингиз-Хана?
И это еще не все идеи в основе институционального подхода к риску. При этом все риски каждой операции описываются, складываются и, хотя корреляции между ними часто вычитаются, выглядит это, как если бы при страховании автомобиля требовали страховать сам автомобиль, а также каждую его деталь. В сумме оказывается, что лучше пользоваться общественным транспортом.
Кажется, что аналогия надуманная. Но ведь при авиаперелетах мы платим за повышенные требования к безопасности. Только там мы платим за безопасность собственную, а здесь банк платит не только за безопасность своих акционеров, но и за безопасность налогоплательщиков (в виде премии за страхование вкладов). Таким образом, в институциональном понимании риска ощутимой становится новая составляющая, которая требует учитывать не только интересы предпринимателя, но и интересы общества. В этом нет ничего нового, кроме того, что, в отличие от норм на безопасное строительство (обособленной отрасли), нормы риска в финансах (универсальной индустрии) будут автоматически переданы по всей экономике. И когда мы слышим призывы политиков найти локомотивы роста экономик, нужно помнить, что риск, сопутствующий росту, облагается «налогом у источника». Т.е. банки, которые должны принимать риск на финансирование «новых источников роста», фактически будут отсеивать значительную их часть или повышать ставки на размер вмененного налога. Чтобы все-таки стимулировать рост экономики, правительства будут создавать государственные программы (обвиняя при этом бизнес в неспособности принимать риски). И, как всегда, когда в дело вступает бюрократия, заплатит дважды. Опыт президента Обамы в поддержании недееспособных проектов с плачевными результатами – последнее тому свидетельство.
Пока мы рассматривали риск на примере финансовых рынков. Однако эти философские проблемы присутствуют и при оценке кредитного риска, где кредитные рейтинги предоставляют некое количественное измерение риска, дефолта или потерь. Идеология рейтингов агентства Moody’s построена на оценке потерь по кредитам, в то время как оценка агентств Standard & Poor’s и Fitch – на вероятности дефолта. Первый подход кажется больше соответствующим «предпринимательскому», а второй – «институциональному». И действительно: вероятность дефолта – основа оценки кредитного риска, заложенного в базельских нормах для банков. Однако при кажущейся разнице подходов все три агентства получают почти одинаковые рейтинги, что не кажется логичным. Например, вероятность дефолта Греции и потери кредиторов кажутся одинаково оцененными. Но если бы все кредиторы Греции согласились на реструктуризацию долга, страна избежала бы дефолта, но при этом кредиторы все равно потеряли 70% вложений.
Такие странные отклонения от здравого смысла могут случаться во всех областях. Но когда дядя Ваня покупает ларек, он не платит за спасение общества от собственной несостоятельности. А вот профессор Иван Иванович, разглядывая ларек из далекого кабинета через призму греческих букв, принятых в математике, претендует на роль супермена, у которого «все ходы записаны».
Оценка «потенциального убытка» является очень условной и для «предпринимательского» и для «институционального» подходов. Кто-то готов держать убыточную инвестицию год, и продает ее, фиксируя большие потери. А кто-то держал бы ее два года и потери были бы меньше. Т.е. идеального определения риска явно нет.
Итак, современный предпринимательский и институциональный подходы все больше расходятся. Ощущение животного страха подменяется страстью к интеллектуальному поиску. И тот, и другой предполагают ошибки и просчеты, но при первом сохраняется возможность развития, а при втором она сокращается. Второй удивительно противоречит здравому смыслу каждого, кто пробовал вбить в стену гвоздь с помощью электронного мультифункционального устройства. После изучения инструкции у него возникало состояние страха от того, что он еще не все понял, и понимание, что лучше пока подумать и подождать. Молотком, наверное, он не сделал бы идеально, но шанс что-то сделать оставался.
При этом институциональный подход дает многие полезные инструменты, он реально заставляет думать о всевозможных рисках, обращает внимание руководителя на критические изменения. Но, придавая равное значение наиболее вероятным и маловероятным событиям, он исходит из неспособности бизнеса и регуляторов предсказать кризисы. Поэтому фактически ведение бизнеса в любое время исходит из кризисного сценария. Предприниматели не выживают, если находятся в постоянном ожидании кризиса. Нам предстоит проверить, улучшает ли этот подход жизнь институтов. Однако до окончания этого эксперимента собственникам и менеджерам может быть полезно определить свое место в новой матрице.