Кому виднее

Пленарная сессия «Реальный импакт для благотворительности» дала пространство для горячей дискуссии о взаимоотношениях всех участников отрасли.

Оксана Косаченко, президент благотворительного фонда «Система», модератор: Cегодня мы будем говорить о том, что мы оставим, что передадим в будущее. Как в будущем будет выглядеть некоммерческий сектор. Что он делает, чтобы этот тренд на устойчивость, который, наверное, уже у нас навяз в зубах, чтобы мы его поддержали. Чтобы это был действительно не «ESG-вошинг» нон-стоп, чтобы это были правильные цельные мероприятия. Как нам изменить регулирование и вообще работу в нашем секторе?

Первое обращение я бы передала органам власти. Мы много говорим, как нам построить отношения с государством, слышит ли государство нас, слышим ли мы государство. Как эти отношения строятся, есть ли у нас партнерство, знаете ли вы некую эффективную модель?

Александра Александрова, первый заместитель руководителя департамента труда и социальной защиты населения г. Москвы: У нас всех одна цель и один клиент. Мы как государство, как мэрия существуем, чтобы помочь нашему человеку, которому сейчас труднее всего. Некоммерческие организации (НКО) делают то же самое. Только если мы видим эту ситуацию сверху, то некоммерческие организации каждый день находятся рядом с человеком и понимают его боль, его потребность более прочувствованно и более тонко. Наша задача – сблизить эти позиции. Я в диалоге с НКО, с благотворительными фондами состою последние семь лет. Мой первый очень состоятельный и существенный диалог был очень тяжелый, потому что практически все говорили: «Вы не понимаете нас, вы не слышите, а та поддержка, которую вы оказываете, она не такая». И мы выстраивали этот диалог, чтобы научиться слышать и доверять друг другу, что кардинально изменило уровень партнерства.

Лайфхак до сих пор для меня самый эффективный – это побыть на стороне НКО. В прошлом году мы сделали очень хороший проект и его продолжаем в этом году, мы отправили чиновников, 70 ключевых человек, учиться и работать, стажироваться в НКО. Это по-другому помогло понять сам процесс, саму технологию.

Те же семь лет назад главный вопрос, который задавали некоммерческие организации: «А на что вы даете денег? Мы такую заявку напишем». Сначала меня эти вопросы удивляли. Мне казалось: вы же работаете «на земле», вы же лучше знаете, на что нужно подавать заявки, какие гранты писать. Но теперь у нас есть возможность видеть картину в целом благодаря big data, благодаря точной системе индикаторов. И мы точно понимаем, какие целевые группы или какие проблемы в городе пока недостаточно охвачены некоммерческими организациями. И роль в партнерстве со своей стороны мы видим в том, чтобы сформировать социальный заказ. Мы изменили даже структуру грантов и выделили целевые аудитории, в которые нужно направлять помощь.

Оксана Косаченко: Вы говорите, что вам там виднее?

Александра Александрова: Мы не говорим, что виднее.

Оксана Косаченко: Просто они же живут «на земле», эти НКО. Уровень контакта, собственно, с теми, кто нуждается, с благополучателями у вас и у них абсолютно разный. Почему вы им говорите: «Мы сейчас тут все структурируем, и вы по этим потокам опишите свои заявки»?

Александра Александрова: НКО очень хорошо знают свою целевую аудиторию. Особенно если это длительные проекты поддержки, если это связано с помощью детям с особенностями развития. Это аудитория, которая ходит в НКО все время.

При этом мы как государство знаем большое количество семей, которые никуда не ходят. И они не поедут со своим ребенком с инвалидностью на другую сторону Москвы, потому что тяжело. И мы знаем, что этой семьей пока никто не занимается, никто. И мама в этой семье может быть не такой активной. И она живет на пятом этаже с ребенком с инвалидностью, и ей никто не помогает. Поэтому наша задача – сказать. Только департамент соцзащиты выдает 400 млн руб. ежегодно. Комитет общественных связей поддерживает больше молодежные или более широкие образовательные проекты, еще 400 млн руб. Мы часто выдаем эти гранты и говорим: «А еще мы вам покажем аудиторию».

Оксана Косаченко: Мария Черток, вы у нас занимаетесь системно развитием благотворительности. Сегодня стало легче с точки зрения налоговой и законодательной работать в секторе НКО? Идет государство навстречу, чтобы облегчить это все? Что-то делает Минэкономразвития на эту тему на федеральном уровне?

Мария Черток, директор благотворительного фонда развития филантропии КАФ: Идут разнонаправленные движения. Конечно, есть масса хороших нововведений. Например, на волне ковида впервые НКО наряду с бизнесом смогли получить субсидии, компенсирующие их расходы в связи с необходимостью закрытия во время локдауна, и т. д. Такого не было никогда. Я была поражена до глубины души, легче мы никогда денег не получали за всю нашу историю. Надо было буквально нажать три кнопки в личном кабинете. Это было, прямо скажем, приятно.

С другой стороны, бюрократический оборот у НКО просто колоссальный. Что-то зависит от размера – например, необходимость каких-то отчетов, аудита. Но в целом огромное количество всего. Сейчас новый нахлест пошел по персональным данным, и требования одинаковые ко всем. Что, может быть, логично. Но это очень сильно увеличивает риски, потому что очень сложно соблюдать все это.

Оксана Косаченко: Вот здесь я вернусь к Александре. У нас очень часто бывает, что НКО, особенно небольшие, даже не знают, как правильно оформить эту заявку. То есть они приходят с какой-то умопомрачительной идеей, с каким-то проектом и не могут его оформить. Нам здесь государство как поможет? У вас есть специальные курсы?

Александра Александрова: Конечно, сейчас практически нет ни одного проекта, который бы не давал в этот же период поддержку по написанию заявок. У нас это прямо огромная школа, целый год идет огромное количество программ для НКО. Начиная от завтраков, где мы обсуждаем текущие проблемы, до стратегических сессий. Я физически работала на то, чтобы все мои коллеги были в бесконечном доступе и контактах, чтобы лично ставили вопросы и задачи, которые для нас актуальны. Конечно, учим заявки писать. Первый раз в жизни в этом году мы закончили конкурс и мне не пришлось продлевать период приема заявок, потому что видели, что ночью уже все перестали бить по клавишам. И в этому году качество заявок улучшилось, но пока мы не смогли добиться стабильности. Есть очень крупные фонды, очень хорошие, которые неожиданно могут написать не самую качественную заявку.

Оксана Косаченко: Скажите, Мария, наверное, Москва здесь впереди планеты всей. Как дела в регионах, потому что вы даете деньги не только в Москве?

Мария Морозова, генеральный директор Благотворительного фонда Елены и Геннадия Тимченко: Я бы не разделяла, что есть мы как дающие и есть НКО как берущие. Потому что мы, благотворительные фонды, мы тоже НКО. Потому что мы тоже должны доказывать свое право нашим учредителям, наблюдательному совету, обществу, партнерам. И на прямые ресурсы для предоставления грантов, и на административные расходы, что вот эти дополнительные издержки – которые несут любые доноры, оплачивая и наш труд, – они оправданны. Потому что за это мы сделаем что-то такое, что будет иметь ценность. Но вопрос был, как помочь НКО более качественно подготовить заявки и стать победителем. Мы, как частный семейный фонд, можем себе позволить работать в более ручном режиме. Все программы мы проводим через региональных партнеров. Потому что без них мы не сможем эффективно потратить существенные ресурсы, что нам выделяются. У нас был пилотный конкурсный проект, когда мы даже с потенциальными благополучателями на малых территориях сначала провели стратегические сессии, чтобы они могли лучше понять, о чем этот конкурс, в чем его основная идеология, что от них ожидается. Какие-то инструменты мы им дали – например, анкетирование местных жителей или стратегическое картирование с участием всех местных стейкхолдеров, чтобы они могли начать работать со своим местным сообществом. Потому что только так они могут действительно услышать друг друга и предложить для проектов те идеи, которые будут не просто «на что вы даете деньги, на то мы вам и напишем». Нам как раз очень важно их услышать, понять, что является ключевой проблемой на той или иной территории. Потому что где-то, например, большая проблема старения населения, много одиноких пожилых людей, им нужна помощь, а ее доступность ограничена. Где-то, наоборот, проблема с детьми, с молодежью. Мне кажется, это очень важный принцип: потратить усилия таким образом, чтобы получить хорошие проекты. Я понимаю, что не все могут себе это позволить.

Оксана Косаченко: Спасибо большое. Анна, я знаю, что вы в некоммерческий сектор пришли из бизнеса. Это ваше личное желание или некое единение потребностей НКО и бизнеса?

Анна Скоробогатова, исполнительный директор благотворительного фонда «Абсолют-помощь»: Мы сейчас видим, что тренд появился. Люди из бизнеса потихоньку начинают со своими профессиональными компетенциями приходить в НКО. Это, кстати, является подтверждением того, что мы все-таки отрасль экономики. Многие приходят в поисках какого-то большего смысла в работе. Но главное – здесь, в некоммерческом секторе, лучше видно, как профессиональные знания и навыки могут принести реальную пользу и реальные изменения. Мы говорим, например, об интеллектуальных волонтерах. Когда они говорят: «Я делаю проект, и я вижу результат». Это реально очень важно. Я за 2,5 года здесь могу это подтвердить.

Люди из госорганов приходят в некоммерческий сектор, из некоммерческого сектора приходят на работу в государство, коммерческий сектор приходит работать в НКО – у нас получается очень хороший комплексный взгляд на то, что мы должны работать вместе. По-другому не справимся и не выживем. Александра, например, говорила, что город очень хорошо знает всех, кто нуждается в помощи. К сожалению, это далеко не всегда так. Например, практически никто не знает, какова потребность в помощи в спальных районах, которые сейчас массово строятся. Огромное количество людей начинают заселять новостройки новой Москвы, Бутова и т. д. Это абсолютно темное пятно. Не все еще получили регистрацию. Некоторые снимают квартиру. А объекты социальной инфраструктуры вводятся в эксплуатацию постепенно, поэтапно. И мы не можем ответить, какова вообще потребность, например, в услугах физической реабилитации, в логопедических занятиях для детей с разными формами инвалидности. И никто не может. Единственный способ – это сделать партнерство. Мы сейчас проводим исследование, где есть эксперты НКО, занимающиеся реабилитацией, есть мы, потому что у нас есть возможность открыть центр, и есть местная администрация. Его выводы будут полезны и нам, потому что мы понимаем, какие ресурсы вкладывать, и НКО, потому что они понимают, каких специалистов надо обучать, какие социальные сервисы будут востребованы. И государству, потому что оно видит, кто реально живет на этой территории и в какой поддержке нуждаются люди.

Оксана Косаченко: Вы несколько раз употребляли термины, для обычного человека больше ассоциирующиеся с бизнесом: исследования, коалиция, big data. Говорит ли это, что благотворительность – уже индустрия, отдельное направление бизнеса, которое надо развивать?

Мария Черток: Зависит от того, что мы считаем индустрией. С учетом постоянной нехватки ресурсов и других обстоятельств, стрессов мне кажется, что люди в некоммерческих организациях как минимум не менее профессиональны, чем в бизнесе или государстве. Потому что они вынуждены работать в условиях постоянного недостатка средств, роста спроса на их услуги и всего остального, чего, может быть, в других местах в таких количествах нет. И все часто многостаночники не потому, что никто ничего не умеет, а потому, что все умеют многое.

Сектор становится профессиональным. Диверсифицируется его инфраструктура – уже на разные потребности есть разные организации. Есть те, кто учит, есть всякие цифровые сервисы и платформы, пространство, где можно работать, консультанты всякие и т. д. То есть профессиональные услуги внутри самого сектора тоже востребованы, на это есть ресурсы, за это платят. Появились разные способы удостоверения качества. Например, помимо оценки воздействия у нас есть теперь рэнкинги и рейтинги. Появился реестр у Минэкономразвития. Очень много признаков существенного структурирования сектора. Не говоря уже о том, что сектор стал в определенной степени понятен и известен широкому населению. Как все знают, что такое супермаркет, так практически все уже знают, что такое фонд или кто такой волонтер. Это не вещь в себе, это вещь, которая для общества заметна, видна.

Оксана Косаченко: Спасибо, Мария. Оксана, у вас фонд вообще создан для того, чтобы воспитывать, обучать, готовить, в том числе тех, кто потом профессионально будет работать в филантропическом направлении. Для вас это бизнес?

Оксана Разумова, председатель правления благотворительного фонда «Друзья»: Все три наших учредителя давно в благотворительности. И все трое в какой-то момент пришли к выводу, что все здорово, но надо профессионализировать эту сферу. А теперь мы не говорим в фонде «сфера» или «область». Мы говорим «индустрия». Мы это делаем через образование, через образовательные проекты, через Московскую школу профессиональной филантропии. Мы запускаем в этом году еще несколько коротких курсов на разные целевые аудитории, такой мини-MBA для управленцев из НКО, и есть еще другая аудитория – молодые лидеры. И на этот курс приходят, пять человек на место, стабильная конкуренция. Наша аудитория – и те, кто не является управленцами в некоммерческих организациях, и средний менеджмент в фондах, которые транслируют после обучения это руководителю, и филантропы и доноры.

Пять лет назад, когда мы запускали проект про интеллектуальное волонтерство, мы придумывали, что после новогодних праздников пойдем в роуд-шоу по большим компаниям, чтобы к нам приходили. Мы запустили платформу, ушли в новогодние праздники, вернулись. И у нас было вот столько интеллектуальных волонтеров, при том что мы не очень сильно пиарили эту платформу. И лишь несколько фондов, которые мы привели за руки. Мы поняли, что наша главная задача на первые годы – работа с коллегами из индустрии. Для того чтобы научить это делать. Сейчас на платформе почти 600 НКО и еще очередь желающих. И это постоянные образовательные мероприятия.

Оксана Косаченко: Спасибо большое. В прошлый раз вы пошли с роуд-шоу по бизнесу и со своим предложением. А сейчас у нас такая прекрасная возможность, бизнес пришел к вам. Марина, вы как бизнес как взаимодействуете с НКО?

Марина Балабанова, вице-президент по корпоративным отношениям «PepsiCo Россия, Украина и СНГ»: Можно, я сначала про государство? Потому что проблема не только в том, чтобы поддерживать НКО, но еще и чтобы стимулировать бизнес и он оказывался тем самым донором, который дает НКО средства, работу и финансирует все их проекты. Мы, как крупнейшая продовольственная компания в России и СНГ, конечно же, больше всего помогаем продовольствием. К сожалению, в нашей стране есть единственный фудбанк. Во многих даже соседних государствах присутствует по несколько фудбанков. У нас с 2012 г., когда, к счастью, появился фонд продовольствия «Русь», наш первый и до сих пор единственный крупнейший фудбанк, конкурентов нет. Это очень печально. Они делают прекрасную работу, мы очень довольны сотрудничеством, но тем не менее это единственный фудбанк, и тому есть причина. Многие знают эту проблему, но те, кто не знает, действительно ужаснутся. Уничтожать еду до недавнего времени было более выгодно, чем передавать на благотворительность. Продукты с неистекшим сроком годности, которые мы по тем или иным причинам не можем реализовать, очень часто уничтожаются. По всей продуктовой цепочке у нас ежегодно уничтожается более 40 млн т продукции. При том что у нас около 20 млн людей живет за чертой бедности. Потому что при передаче на благотворительность мы теряли не только стоимость этой продукции, но мы еще платили налог на прибыль и НДС. И только с прошлого года после 10-летних усилий подобную продукцию теперь можно выводить из-под налога на прибыль. Пока мы еще платим НДС, который тоже для нас невозвратный в отличие от всех остальных налогов.

Оксана Косаченко: Это как раз вопрос, про который мы говорили с Марией: государство как-то слышит и готово ли поддерживать?

Марина Балабанова: 10 лет, Оксана, 10 лет мы доносили эту мысль. Это решение очень сильно помогло. И я надеюсь, что оно простимулирует сейчас другие компании не уничтожать свои продукты. Я говорю не только про продукты питания – вообще какую-то продукцию, которую можно передать. По тем или иным причинам она не идет в продажу, ее можно передать на благотворительность.

Мы действительно очень много сотрудничаем с различными НКО. Мы передаем в 30 регионах порядка 3000 т еды в месяц. Это на две трети молочные продукты – т. е. самое необходимое социальное питание. На треть это напитки, снеки, соки, какие-то другие наши продукты. Дальше фонд «Русь» распределяет это продовольствие. Мы получаем информацию с наших складов о продуктах, имеющих истекающий срок годности, но еще достаточный, чтобы их передать. Передавать продукт с истекшим сроком годности незаконно. Мы можем передавать продукты, которые еще пригодны, их можно съесть. Но это огромная логистическая задача – получать вовремя такую информацию, вовремя забирать и распределять эти продукты. И конечно же, фонд продовольствия «Русь» сотрудничает с множеством партнеров, НКО во многих регионах, которые помогают продукцию распределять. И здесь, конечно, важна роль региональных властей, информации о получателях, которым необходима эта еда. Чтобы мы были уверены в том, что наши продукты доходят именно до тех, кто в них нуждается.

Оксана Косаченко: Нам действительно нужно здесь взаимодействие. Мне кажется, что, пользуясь тем, что мы все-таки на площадке бизнес-издания, мы можем сейчас говорить о том, что нам нужна помощь. В частности, в данной ситуации помощь по освобождению от НДС при передаче продуктов питания и многих других товаров, передающихся на благотворительность. Василий, как вы взаимодействуете с НКО в компании L’Oreal, вы видите в этом индустрию равных себе?

Василий Фокин, директор по устойчивому развитию, член управляющего комитета директоров L’Oreal в России: Невозможно, чтобы бизнес что-то делал самостоятельно, государство – самостоятельно, а НКО внутри себя делали добрые, светлые, прекрасные дела. Только в синергии можно достичь наибольшего эффекта. Формируется отдельная индустрия или отрасль экономики, и буквально пару лет назад этого всего не было. И сейчас часть проектов мы делаем самостоятельно – например, проект «Красота для лучшей жизни», для женщин, развивающихся в науке. И организация специальных салонов красоты, в которых мы даем новую профессию людям, выключенным с рынка труда. Это либо женщины, долгое время находившиеся в декрете, либо дети из детских домов. Но сейчас я получаю колоссальное количество запросов от своих коллег из бренд-команд о помощи в знакомствах с НКО, потому что бизнес видит в этом необходимость. В сотрудничестве с профессионалами в благотворительности, понимающими, в чем на самом деле состоит запрос. Тут была фраза про стратегическое картирование – это очень правильный инструмент. Мы часто слышим про исследования со стороны бизнеса. Но сейчас все чаще это происходит со стороны некоммерческой организации. Они находятся на передовой, они общаются с людьми, которым непосредственно нужно то или иное действие со стороны бизнеса. И гораздо проще и правильнее спросить у них: а что же нужно, чтобы сделать наиболее правильный импакт?

Оксана Косаченко: Александра Борисовна, вы, когда взаимодействуете с НКО, вы взаимодействуете с равными себе? Или это такие помощники, исполнители? Вы видите в НКО сформировавшуюся индустрию?

Александра Александрова: В социальной сфере НКО фактически являются законодателями методик. И мы дальше как государство берем и тиражируем. Это может быть что угодно: работа со случаем, работа с детьми с ментальными нарушениями, с аутизмом. Эти методики и технологии делают только НКО в социальной сфере. Если нам их не дадут, мы проиграем и не сможем быть так полезны для людей. Поэтому это огромная поддержка и помощь.

Мне кажется, что взаимодействие не только государства, но и бизнеса с НКО будет нарастать. Например, по закону каждая организация обязана трудоустраивать людей с инвалидностью. Но бизнес говорит: «Мы бы и готовы взять, но людей нет». А НКО помогают людям с инвалидностью, они могут перевести их в бизнес. Дальше законодатель сейчас предложил новый механизм исполнения этого квотирования. И теперь коммерческая организация может передать рабочие места в НКО, в фонд, и за этим идут деньги, которые финансируют эти рабочие места. Это означает, что, если какая-то компания не может выполнить норму из-за сложных технологических процессов или очень высоких требований, они могут закрыть эти квоты и создать рабочие места непосредственно в НКО. И как раз именно благотворительные фонды, НКО очень часто являются более благоприятной средой для работы людей с разными особенностями здоровья.

Оксана Косаченко: У нас в группе компаний 150 000 человек. Я здесь вижу представителей крупнейшей нашей деревообрабатывающей компании «Сегежа». Но у нас, и в «Сегеже», и в МТС, и в «Озоне» созданы отдельные департаменты diversity and inclusion, мы предлагаем людям работу в крупной компании. Почему мы должны их отправлять помогать бабушкам? Почему мы разделили? «Ты не совсем нормальный – в благотворительность».

Александра Александрова: Почему ненормальный?

Оксана Косаченко: Здесь есть представители НКО в зале? Ну и что, всех инвалидов туда?

Александра Александрова: Почему туда, Оксана? Это альтернативный способ. Если возьмете картинку, то я уверена, что ваша прекрасная компания не на 100% выполнила квоту по трудоустройству людей с инвалидностью.

Оксана Косаченко: Я вообще против квоты. Квоты – это адская тема. Это как квота по количеству женщин в совете директоров. Ад.

Александра Александрова: Оксана, вы просто возьмите больше людей. И вы как компания получите от разных людей действительно реальную инклюзию. И вы больше обогатитесь как компания.

Оксана Косаченко: Слушайте, у меня впечатление, что мы ненормальные, если мы так разговариваем. Потому что мы все работаем просто в силу того, что у нас есть особенности развития. Потому что не должно быть так. Мы говорим об открытом обществе, где равные возможности.

Александра Александрова: Конечно.

Оксана Косаченко: Почему мы об этом говорим? Одно дело – это трудоустройство людей с особенностями. А вторая тема – я прямо сейчас задам вам вопрос и знаю ответ. Почему в секторе благотворительности считается, что надо платить значительно ниже, чем в любом другом бизнесе? Да потому что не рассматриваете вы серьезно это как...

Александра Александрова: А почему вы считаете, что везде в НКО платят меньше, чем в бизнесе?

Оксана Косаченко: Я не считаю так. Я работаю в НКО, я, кстати, здесь единственный представитель кэптивного фонда. И я пришла из бизнеса. А в основном не так. Я сейчас говорю про небольшие НКО. Те самые, которые в новой Москве. Они вообще считают, что им не надо зарплату платить.

Александра Александрова: Мы как раз считаем, что работа в НКО – очень затратная и очень серьезная. И в нашем конкурсе мы в этом году отменили требование к размеру заработной платы, которую можно платить в рамках проекта. Мы честно сказали: «Вы нанимаете специалистов – часто очень редких. Это часто главные эксперты рынка. Определяйте сами, сколько вы будете платить».

Мария Черток: У нас есть отдельные благополучные примеры из частных фондов, у которых, несомненно, есть возможность вообще-то делать все, что они хотят. Они отчитываются только перед своими учредителями, донорами. Но в последнее время идет все большее закрепощение НКО – в плане строгости, отчетности, бюрократии и проч. И последнее, что наши доноры готовы отдать, – это контроль. Тема какая-то бессознательная – ощущение, что надо контролировать все. Это на самом деле очень болезненная тема. Конечно, мы можем говорить, что мы тут все – НКО и все мы – одно и то же. Но это не совсем так. Потому что есть те, кто обладает ресурсами. За этими ресурсами идет власть, возможность диктовать, возможность контроля. А на другой стороне, наоборот, эти возможности практически отсутствуют.

Оксана Разумова: У меня есть такая картинка, что мы собрание родителей, у которых дети-подростки. Вроде они выросли, надо доверять уже, деньги давать карманные. А с другой стороны, очень хочется контролировать. Где этот возраст? Мы, конечно, за то, чтобы зарплаты в индустрии были такие же, как в коммерческих организациях, мы стоим на этом. Но вопрос сложнее, он, наверное, не черно-белый. Это вопрос образования опять же. И образования филантропов, понимающих, как вообще все происходит внутри организации. Не просто «я контролирую бесконечно и говорю: вот такая зарплата, а не больше». А в том числе «доверяю, потому что я вижу эту долгосрочную стратегию». Мы образовываемся, коллеги, и начинаем в том числе относиться к себе более критически. Считать себя, считать собственную эффективность и понимать, почему мы можем претендовать на такие же зарплаты, как у других, потому что мы профессионалы.

Василий Фокин: Все правильно было сказано, но надо учитывать, что вот этот контроль – он не только от наличия власти и денег. Надо понимать, что, когда ты внутри корпорации что-то делаешь, контроль не меньше. И это данность. Если мы говорим про индустриализацию отрасли, про то, что мы начинаем работать в партнерстве, соответственно, меняются и правила. Бизнес – он сам себя контролирует зачастую не потому, что кто-то не доверяет. А просто есть нормы отчетности. Есть определенные стандарты, по которым проверяют друг друга даже внутри компании. Похожие правила автоматически применяются и к партнерским отношениям с благотворительными организациями. Это ни хорошо, ни плохо. Когда индустрия эволюционирует, естественно, эволюционируют и правила.

Мария Морозова: На самом деле мы уже заговорили о доказывании права на ресурсы. Это неизбежная история, потому что ресурсов в мире вообще ограниченное количество. И всегда будет за них определенная конкуренция. Для нас это не вопрос в первую очередь контроля или отсутствия доверия. Это проявление ответственности перед конкретными людьми, ради которых создаются фонды. Мы все вмешиваемся в жизнь реальных людей. И чтобы не возник вот такой комплекс бога – у донора или у НКО, мы должны быть уверены, что они не только честно и прозрачно потрачены. А что это привело к реальным изменениям в жизни этих людей. Что мы добились результатов, под которыми подписались. Перед учредителями или перед наблюдательным советом. Мы должны все вместе ощущать эту бесконечную ответственность.

Наши грантополучатели, НКО, перед нами. И мы смотрим не только на то, сколько мероприятий мы провели, сколько специалистов мы обучили. Мы смотрим, если речь идет о развитии местных сообществ, сколько новых рабочих мест появилось, сколько молодежи вернулось. Увеличился ли поток туристов на эту территорию. Если речь идет о семейном или детском неблагополучии, мы смотрим, сколько детей было возвращено в кровные семьи. Ими – не нами. Но они встроены в эту цепочку. Мы в основном не работаем с людьми напрямую. Но нам очень важно в каждый конкретный момент времени понимать, что с этими конкретными людьми происходит. Поэтому, мне кажется, эта напряженность должна чуть-чуть ослабнуть. Мы не контролируем под лупой каждый рубль, каждый приобретенный карандаш или проведенный семинар. Сколько у вас там было людей? Чему вы их учили? В нашей сфере мы не можем простыми инструментами померить эффект, прибыль, долю рынка. Мы смотрим на изменение в жизни людей.

Марина Балабанова: Мы сейчас очень много говорим о частных фондах, но существуют и корпоративные фонды, и в силу исторических причин у нас несколько более длительный опыт – например, PepsiCo Foundation существует уже 50 лет. Это бизнес-партнеры? Нет. Несмотря на то что это независимый фонд, он воспринимается как подразделение компании. Люди переходят из одного департамента в другой, точно так же переходят в PepsiCo Foundation, оттуда – в другие департаменты. Это абсолютно партнерские отношения. Хотя решения принимаются независимым советом директоров фонда, там есть частично независимые директора и есть люди, представляющие компанию. Это как раз институциональный подход к тому, как осуществлять корпоративную социальную ответственность в больших корпорациях.

По материалам XVIII ежегодной конференции «Благотворительность в России: наследие для будущих поколений», проведенной газетой «Ведомости» 11 февраля 2022 г. в Москве