Судебная практика в делах о банкротстве отличается непредсказуемостью

Участники сессии «Технологии проведения банкротств корпораций» рассказали, с какими трактовками законодательства приходится сталкиваться в судебных процессах, связанных  с банкротством, и какие решения принимают разные инстанции.

Павел Хлюстов, управляющий партнер адвокатского бюро «Павел Хлюстов и партнеры» (модератор): Открывает нашу сессию Илья Жарский, управляющий партнер экспертной группы Veta, с докладом, который посвящен квалификации убытков Центрального банка при санации банков. Как правильно оценить финансовые последствия для ЦБ?

Илья Жарский, управляющий партнер экспертной группы Veta: Я затрону кейсы взыскания убытков Центрального банка с контролирующих лиц при санации банков. Таких споров, по-моему, восемь или девять. Про них регулярно пишут, там много различных правовых аспектов. В том числе речь идет о взыскании убытков по специальным основаниям, по п. 5 ст. 189.23 закона «О банкротстве». Практика складывается по-разному, и идет дискуссия: можно эту норму применять ретроспективно или нельзя, или только по ситуациям, возникшим после вступления ее в силу, т. е. после 8 июня 2018 г. Я затрону узкий аспект, но, на мой взгляд, самый важный – экономический. Если читать судебные акты, видно, что экономика фигурирует в них в качестве, можно сказать, сопутствующего элемента, а приоритетно право. Но в банкротстве, мне кажется, дело должно обстоять иначе: право обслуживает экономику, а не наоборот.

Я остановлюсь на единственном успешном для ответчиков деле, в котором Банку России было отказано в иске. Это дело Азиатско-Тихоокеанского банка (АТБ). К сегодняшнему моменту вышло решение апелляции, подтверждающее решение первой инстанции об отказе, впереди еще кассация.

Концептуально речь идет о следующем: ЦБ принимает решение о санации, выделении средств из Фонда консолидации банковского сектора на докапитализацию проблемного банка, на размещение депозитов. То есть, с одной стороны, входит в капитал, с другой – размещает депозиты, поддерживая банк, чтобы он продолжил деятельность. И вот эта норма, п. 5 ст. 189.23, фиксирует, что у ЦБ возникает или может возникнуть упущенная выгода, поскольку деньги на санацию банка можно было бы выдавать под ставку рефинансирования (т. е. ключевую ставку. – «Ведомости») и, соответственно, получить доход (по закону расходы, понесенные ЦБ, рассматриваются как предоставление денежных средств на срок 20 лет по ставке 0%. – «Ведомости»). Соответственно, ЦБ идет с иском о взыскании убытка. При этом Банк России становится единственным (100%) акционером санируемого банка. В случае с АТБ иск был подан на 13,5 млрд руб. условно неполученных процентов, но за 20 лет, с момента входа ЦБ в уставный капитал АТБ.

Вкратце о том, почему суд отказал. Там опять же больше было ссылок на право – о том, что норма закона стала действовать позже принятия решения ЦБ о санации [АТБ] и не может применяться ретроспективно. Но с точки зрения экономики суд тоже рассмотрел этот аспект и установил, что после входа ЦБ в капитал АТБ в последующие периоды – в 2019 и 2020 гг. – АТБ получил прибыль в общей сложности около 6 млрд руб. И суд пишет о том, что Центробанк как единственный акционер имеет право на участие в прибыли, ее распределении и с учетом факта получения прибыли и факта владения активом убытка он не понес.

Но мне хочется здесь поглубже разобрать экономику. ЦБ вошел в капитал три года назад, 26 сентября 2018 г. Но при этом вот эти проценты по ставке рефинансирования на сумму входа они взыскивают за 20 лет. То есть [по аналогии с размещением депозита на определенный срок] вы получаете проценты не в конце срока или ежегодно, а сразу, что экономически очень странно.

Что касается АТБ, мы сделали грубую оценку [стоимости актива] на 1 июля 2021 г. (есть отчетность банка за первую половину 2021 г.) и двумя подходами – доходным и затратным – сами оценили и получили стоимость от 10 млрд до 18 млрд руб., т. е. около 14 млрд руб. Получается, что ЦБ, три года назад вложивший 9 млрд руб., сейчас владеет активом на 14 млрд руб. Чистый финансовый результат ЦБ – 3 млрд руб. плюса.

Вообще же оценить итоговый финансовый результат для ЦБ можно только в тот момент, когда произойдет реальный выход [из капитала]. Стоимость пакета может меняться. Например, может пройти еще год, два года, наступит финансовый кризис, и [санируемый] банк обанкротится и обесценится, но не из-за каких-то прежних действий КДЛ [контролирующего должника лица], а уже по [объективным] экономическим причинам. И, соответственно, понятно, стоимость – она меняется. Здесь вообще возникает вопрос: когда разумно такой иск подавать?

Пример АТБ – исключение из правил, он довольно позитивный, а в большинстве [санируемых] банков финансовый результат будет отрицательный. Но просто взыскивать голословно за период 20 лет будущие какие-то проценты без оценки стоимости актива крайне неестественно. В моем понимании, схема с экономической точки зрения должна выглядеть следующим образом. Допустим, определили какие-то дыры и сумму, необходимую на поддержание существования банка. Прошел год, два, ситуация в банке нормализовалась – делается оценка. И пока нет выхода ЦБ [из капитала], результат можно определить неким таким расчетным путем на момент подачи иска исходя из стоимости актива.

Еще один момент обозначу. Интересная ситуация складывается, например, с Бинбанком. После санации, через полгода или год, его слили с банком «Открытие», и оценка финансового результата в чистом виде для Бинбанка сейчас невозможна. Около 60 млрд руб. тогда потратили на санацию, но как оценить по части Бинбанка, есть убыток или нет? Оценивать доли на момент слияния, оценивать всё «Открытие» сейчас и эту долю туда относить? Такой подход может быть. Но повторю, что ни в одном из этих кейсов нет фактического выхода ЦБ из капитала, поэтому все же окончательный финансовый результат определить невозможно.

Павел Хлюстов: Илья, а вам известно, как ответчики защищаются, именно опровергая экономические тезисы ЦБ? Может быть, какая-то судебная экспертиза была проведена, внесудебная экспертиза? Понятное дело, что ЦБ суды, как правило, верят на слово, какая бы у них позиция ни была – пусть даже с экономической точки зрения абсурдная. Есть какие-то эффективные инструменты, которые могут быть или были применены в этом деле или каких-то других?

Илья Жарский: Что в АТБ, что в Бинбанке и других делах приносят заключения (правда, юридических больше, чем экономических). В деле АТБ экономических заключений вообще не было, а про Бинбанк «Право.ру» писало, что там 10 юридических заключений принесли и только два экономических. Юридические – они больше про невозможность ретроспективного действия нормы. И, в принципе, спор больше об этом, стороны в первую очередь этот аспект рассматривают. С Бинбанком – опять же сошлюсь на «Право.ру» – спор шел о причинах банкротства и про некое снятие ответственности с КДЛ (что не их решения привели к банкротству). Но оценки именно финансового результата для ЦБ, чтобы реально понять, есть убыток или нет и какой он точно, – таких заключений, я так понимаю, не было. А на самом деле нужно с этого начинать.

Павел Хлюстов: Вам не известно, стороны сами не ходатайствовали о назначении такой экспертизы или суд отклонил по каким-то мотивам?

Илья Жарский: В АТБ, судя по актам, не было ходатайств. Но вот, например, по Промсвязьбанку (там дело закрытое) вроде бы уже кассация установила допустимость ретроспективного применения нормы. И, кстати говоря, акт по АТБ противоречит решению по Промсвязьбанку.

Павел Хлюстов: Коллеги, кто-нибудь хочет задать вопрос?

Роман Чернышов, эксперт юридической компании «Юко»: Суд, когда отказывал Центробанку по делу АТБ, сказал, что такие убытки, по абзацу 2 п. 5 ст. 189.23, можно взыскать только в случае, если банк ликвидировался. Как как вы считаете, это правильно?

Илья Жарский: Именно в рамках этой нормы, видимо, да. Просто в случае АТБ суд также рассмотрел по общим основаниям – я так понимаю, по ст. 15 ГК («Возмещение убытков». – «Ведомости») – в целом убытки и упущенную выгоду, этот стандарт доказанный и был применен. Если банк был бы ликвидирован и вынужденно (из-за действий КДЛ) вложенные деньги [на санацию] были бы потеряны, то, наверное, да, так правильно. Вопрос опять же в обоснованности срока в 20 лет, и вообще про основную сумму ничего тоже не сказано, что с ней. А если банк не ликвидирован (а таких кейсов большинство по этим искам), то оценивать нужно исходя из того, о чем я чуть выше говорил.

Павел Хлюстов: Спасибо, Илья, что подняли интересную тему. А я передаю слово Владимиру Журавчаку, «Сотби». Его выступление будет посвящено проблемам налогообложения банкротов при реализации имущества. Как известно, у нас и так после реализации имущества денег не хватает, а тут еще появляются интересные правовые позиции, которые налоговый орган ставит явно в приоритетное положение. Владимир, расскажите пожалуйста, что вы об этом думаете.

Владимир Журавчак, партнер юридической компании «Сотби»: Давайте поговорим о налогах и начнем с НДС. У нас с 1 января 2021 г., как известно, аренда имущества должников и продажа продукции не являются объектами налогообложения по НДС, а активы освободили от налогообложения НДС еще в 2014 г. Но до 2021 г. не было правовой позиции, были споры, и практика разнилась. В итоге, конечно, решилось, что НДС должен быть уплачен, и встал вопрос об очередности. В отношении аренды незаложенного имущества все просто: налоги отнесены к пятой очереди текущих платежей, все вырученные деньги отправляются на пополнение конкурсной массы и на уплату в порядке очередности по 134-й статье (ст. 134 закона о банкротстве «Очередность удовлетворения требований кредиторов». – «Ведомости»).

По залогу была проблема, потому что было непонятно, когда платить НДС. Если платить его в пятой текущей [очереди], соответственно, на него [денег] не хватит, потому что в пропорциях, установленных 138-й статьей (ст. 138 закона о банкротстве «Требования кредиторов по обязательствам, обеспеченным залогом имущества должника». – «Ведомости»), никаких налогов там не помещается. А если платить вперед, то нарушается очередность платежей более ранних очередей. В октябре 2020 г. Верховный суд рассмотрел жалобу по делу группы «Техмаш» и в общем-то придумал новое, не предусмотренное законом регулирование, приравняв налоги к расходам по п. 6 ст. 138, т. е. расходам на обеспечение сохранности имущества до реализации. Применив при этом принцип справедливости, ссылаясь на то, что доходы от аренды предмета залога получит только залоговый кредитор, а расходы почему-то лягут на все остальное сообщество. Поскольку суд посчитал это несправедливым, он это разрешил таким образом. Я не очень согласен, но дело попало в обзор практики, стало обязательным, и эта идея прослеживается в целом во всех последующих судебных актах Верховного суда по другим налогам.

Казалось бы, на этом месте споры по НДС должны закончиться, но, на мой взгляд, они только начинаются, вернее, продолжаются, поскольку с 1 января 2021 г. у нас появилась обязанность при реализации имущества должников восстанавливать НДС, ранее принятый к вычету. То есть если продали основные средства, то ФНС требует восстановить НДС исходя из последней балансовой стоимости и уплатить его в бюджет. Опять же возникает проблема очередности. ФНС говорит: «А у нас есть группа «Техмаш», п. 6 138-й, давайте наш НДС, все наши 20%, по последней балансовой стоимости заплатим в бюджет». Я как раз полагаю, что позиция, которая определена по группе «Техмаш», здесь не должна применяться, потому что это противоречит сути залога. Суть залога в том, что залоговый кредитор получает преимущественно деньги от реализации предмета залога и при реализации имущества в банкротстве, это абсолютно ординарная практика. Соответственно, никакие налоги в Гражданском кодексе в качестве какого-то приоритета по сравнению с залогом не предусмотрены. Как раз именно по этому поводу, я думаю, у нас еще будет довольно много споров между участниками дел о банкротстве, пока это в итоге не дойдет до Верховного суда. Но пока не дошло.

Еще один кейс. 8 апреля 2021 г. Верховный суд рассмотрел вопрос по иным налогам в рамках дела «Электрощита». При этом в августе президиум отказал в передаче дела для рассмотрения в президиум Верховного суда. История связана с тем, что в рамках дела о банкротстве «Электрощита» было продано имущество, был продан залог и ФНС прислала управляющему требование заплатить налоги, которые связаны непосредственно с залогом, – т. е. налог на имущество и земельный налог, – ссылаясь на то, что они неразрывно связаны и поэтому нельзя отрывать имущество от налога или наоборот. Управляющий отказался. Три судебные инстанции поддержали управляющего, но затем Верховный суд перевернул практику в буквальном смысле слова, потому что сказал: налоги – это расходы на обеспечение сохранности. Очень спорное утверждение, потому что имущество существует и, чтобы обеспечить его сохранность, нужно не налоги платить на него, а его охранять, обогревать, закрывать от дождя и защищать от хищений. Суд же сослался на принцип справедливости: процедура банкротства затянулась, налоги наросли, теперь залоговый кредитор получит все деньги, а налоги будут уплачены за счет остальных кредиторов, не залоговых.

Однако суд, ссылаясь на принцип справедливости в отношении других кредиторов, не учел, что залоговый кредитор переедет с непогашенной частью долга в незалоговый реестр и тем самым уменьшит долю остальных незалоговых кредиторов. А значит, принцип справедливости здесь не работает: незалоговые кредиторы все равно пострадают, заплати налог хоть сейчас, хоть потом. В выигрыше оказывается только бюджет. А поскольку все-таки предполагается, что мы живем в государстве с рыночной экономикой и равенства хозяйствующих субъектов, то справедливость должна быть общая – и для госорганов, уполномоченных органов, и для независимых кредиторов. Поэтому посмотрим, как [все] будет развиваться. Это не преюдиция, это не обзор, но уже сейчас ФНС пишет письма (и я такие письма видел) о том, что «вы имущество продаете – заплатите-ка нам налоги».

Павел Хлюстов: Передаю слово Илье Ульяненкову, вице-президенту по правовым вопросам и корпоративному развитию Национальной нерудной компании. У Ильи тема будет также связана с методами налогового органа, и он фактически продолжит ее развивать.

Илья Ульяненков, вице-президент по правовым вопросам и корпоративному развитию Национальной нерудной компании: Я расскажу о наболевшей истории не только для нашей компании, но и для всей отрасли нерудной промышленности.

С начала действия Налогового кодекса у нас НДПИ и разъяснения в ФНС не менялись. Налоговое законодательство в рамках порядка исчисления размера также не менялось. Был единый правовой подход, который поддерживался судебными органами, несмотря на редкие претензии налогового органа, как считать НДПИ. В чем здесь суть? В том, что у недропользователя, который добывает, скажем, камень строительный и потом из него делает щебень, НДПИ платится со строительного камня, который изначально он добывает, он у него указан в лицензии. И с 2002 по 2017 г. мы видели судебную практику, которая поддерживает налогоплательщиков, недропользователей в их расчетах, в их правовой позиции. Дальше ситуация начала кардинальным образом меняться. Теперь налоговый орган говорит: «Господа, раньше мы жили неправильно. При неизменности налогового законодательства НДПИ надо считать не с камня, а со щебня. Строительный камень у вас стоит, условно говоря, 100 руб. – щебень будет стоить 1000 руб. Соответственно, у вас налоговая нагрузка возрастает кратно». Такое начисление идет в последние три года всем недропользователям. Насколько я знаю, в настоящее время существует уже более 50 дел, которые недропользователь не выиграл ни разу.

Что касается нашего предприятия – Биянковского щебеночного завода, то мы бились до кассации. Мы проиграли первую инстанцию, потом выиграли апелляцию. Но затем суд кассационной инстанции сказал, что прав налоговый орган. Это было достаточно громкое и резонансное дело, за ним следила вся отрасль. В настоящее время дело находится в Верховном суде.

Что происходит дальше? Налоговый орган говорит: «Господа, вы должны нам много денег». Доначисление по нашей компании – около 130 млн руб. Мы соглашаемся: «Хорошо, мы проиграли суды, мы будем платить». Я обращаю внимание, что это предприятие действующее, социально значимое и градообразующее. Налоговый орган говорит: «Да, мы знаем, у вас есть деньги, поэтому мы подаем на ваше банкротство, по-другому разговаривать не будем». В данном случае у нас как у недропользователей возникают глобальные риски. Прежде всего кросс-дефолтный ковенант по кредитным договорам (ковенант, в соответствии с которым по долговому обязательству наступает дефолт, если эмитент не выполняет условия другого долгового обязательства. – «Ведомости»). Банки говорят: «Как только в картотеке арбитражных дел у вас регистрируется дело о банкротстве – всё, это кросс-дефолтный ковенант».

Вообще, на любой стадии процесса – кассация, Верховный суд, исполнительное производство – можно заключить мировое соглашение. Но налоговый орган говорит: «Я так не умею. Я умею заключать мировое соглашение только в рамках банкротного дела».

Тогда мы начали раскручивать историю с мировым соглашением о банкротстве. Почему? А другого выхода нет. Если вы хотите спасти предприятие – а оно действующее, оно реально зарабатывает деньги, акционер получает дивиденды, т. е. мы не можем его просто взять и отдать, даже несмотря на то что, по нашему мнению, налоговый орган не прав. Налоговый орган говорит: «А не так все просто. Во-первых, дайте мне поручительство третьего лица, но желательно, чтобы это была ваша головная компания. Во-вторых, отдайте мне в залог имущество, но имущество должно стоить больше, чем вы мне должны». По нашим оценкам, завод стоит, условно говоря, 1 млрд руб. Но налоговый орган пользуется экспертизой специальной [аккредитованной ФНС] оценочной компании, так что не известно, возьмут ли ваше имущество в залог после ее оценки. Есть еще третий вариант, такая дополнительная опция: налоговый орган может удовлетвориться и банковской гарантией. Но в этой ситуации ни один здравомыслящий банк гарантию вам не выдаст.

В результате правильная [в общем виде] позиция государства [о необходимости уплаты долгов по налогам] в данном случае оказывается направленной на удушение действующего бизнеса. Если взять холдинги – например, в Уральском округе их пять крупных, – то они в состоянии ситуацию стабилизировать: [их дочерние] компании могут выжить за счет оборота других, за счет кредитов. Но есть отдельные, самостоятельные предприятия, единичные карьеры. Мы их слышим через Ассоциацию недропользователей: эти предприятия экономически пережить такую ситуацию просто не могут. Мы придем к тому, что либо у нас «Сбербанк капитал» будет забирать карьеры и продавать, либо будет приходить новый инвестор, который возьмется гасить долги перед налоговой, либо в результате удушающих репрессий мы перейдем к новой волне приватизации. В данном случае при чем тема банкротства? Потому что стоит все-таки подумать над законодательным регламентированием, как дать компании, не утратившей своей жизнеспособности, выжить, а не душить ее руками государства.

Павел Хлюстов: Золотые слова – «не душить руками государства»! Илья, у вас есть какая-нибудь статистика? Какое процентное соотношение недропользователей, которые заключили или не заключили в итоге мировую?

Илья Ульяненков: Сейчас рассматривается порядка 50 дел. Из них никто не выиграл. Единственным был наш кейс, где мы выиграли апелляцию. Из них было семь обращений налоговой за банкротством. Пять компаний погасили долги каким-то образом, два дела рассматриваются.

Павел Хлюстов: То есть для налоговой это очень эффективный механизм оказался... А на ваш взгляд, что было бы более эффективно для налоговой в долгосрочной перспективе? Ведь предприятия кроме НДПИ платят и другие налоги, которые пополняют местный бюджет.

Илья Ульяненков: Мы всегда поднимаем этот вопрос. Например, наше предприятие расположено в Челябинской области, г. Миньяр. От Челябинска это километров 450. Это разбитые дороги, обветшавшие школы, один детский сад. Мы из своей продукции отсыпаем эти дороги, помогаем самому городу. У нас 350 человек – это рабочие места, зарплата. Так живет вся отрасль, потому что не бывает карьеров в черте города, они все в удаленных местах. Поэтому как лучше поступать? Лучше не менять правовой подход к исчислению налоговых платежей. Не может быть такой волатильности: сегодня видим так, а завтра – по-другому. Налоговики, скорее всего, ни разу не были в г. Миньяре. Наверное, надо просто экскурсию туда сделать и показать, как живут люди и что здесь будет, если вы закроете завод.

Павел Хлюстов: Роман Чернышов продолжит разговор. Тема его доклада – «Интерес заключения мирового соглашения: особенности отношений несостоятельности».

Роман Чернышов: Как я понял, послушав сегодня коллег, тема моего выступления достаточно актуальная. Мы будем рассматривать непосредственно выход должника из кризиса с использованием мирового соглашения. Статистика показывает, что из 100 дел о банкротстве юридических лиц 3–4 дела заканчиваются заключением мирового соглашения. Если рассматривать общеисковые дела, там понятно, что должен совпасть интерес истца и ответчика. Но в делах о банкротстве не все так однозначно. И мы хотели бы рассмотреть такой момент, когда в заключении мирового соглашения наличествует интерес государства, государственных органов.

Рассмотрим данный вопрос на примере банкротства ООО «Титановые инвестиции». Крупный должник, единственное крупное предприятие в городе, по сути являющееся градообразующим, более 3000 работников. То есть приостановление деятельности должника негативно скажется на всем городе: людям просто негде будет работать. В связи с этим были привлечены в дело о банкротстве органы местного самоуправления и органы исполнительной власти субъекта.

В ноябре 2017 г. было принято заявление о банкротстве данного общества, которое в итоге длилось более двух лет и трех месяцев (и это все процедура наблюдения). Длительная процедура наблюдения была связана с тем, что орган местного самоуправления и орган исполнительной власти субъекта пытались договориться какими-либо способами не уходить в ликвидационную процедуру. Предлагали, например, выдачу поручительства – суд соглашался и откладывал судебные разбирательства. Но в итоге поручительство не было выдано, поскольку это колоссально сложно: нужно это учитывать в бюджете. В связи с этим стороны в качестве оптимального варианта выбрали заключение мирового соглашения.

Но есть проблема мирового соглашения в ходе процедуры наблюдения. В деле участвовали девять кредиторов, сумма их требований была менее 3 млрд руб. Это те кредиторы, которые успели включиться в 30-дневный срок наблюдения и участвовали в заключении мирового соглашения. Однако 30 кредиторов не уложились в 30-дневный срок и остались дожидаться следующей процедуры. Их требования превышали 6 млрд руб. И эти 30 кредиторов не участвовали в заключении мирового соглашения. Следовательно, после прекращения дела о банкротстве они могут заново пойти отсуживать свою задолженность, а возможно, и подавать на банкротство. В нашем случае так все и получилось. В марте 2020  г. суд утвердил мировое соглашение, однако с данного периода по настоящее время в отношении должника было подано 84 иска, а также была предпринята попытка возбуждения еще одного дела о банкротстве, (но там спас мораторий на банкротство).

Мы попытались рассмотреть остальные варианты, которые были возможны при действующем регулировании. Какие варианты мы выделили? Внешнее управление с предоставлением поручительства органами местного самоуправления или органами исполнительной власти и второй вариант – финансовое оздоровление с выдачей банковской гарантии. В чем сложность первого варианта, я уже рассказал. Что касается финансового оздоровления, то нужно было найти банк, который был готов выдать гарантию в несколько миллиардов рублей нестабильной компании. И общий вывод: в действующем законодательстве мало, да, по сути, единица каких-либо инструментов, помогающих выйти из кризиса, и в связи с этим приходится выбирать по принципу наименьшего из зол.

Как станет, если будет принята новая редакция закона «О банкротстве» и будет процедура реструктуризации долгов. Общий срок увеличивается. В реализации плана реструктуризации может принимать [участие] орган местного самоуправления с принятием на себя любых прав и обязанностей. Нам понравилось, что требования кредиторов, которые не успели заявиться в 30-дневный срок, подлежат специальному учету в плане реструктуризации долгов и условия для них должны быть не хуже самого невыгодного условия по плану реструктуризации. Но есть нюанс: «опоздавшие» кредиторы не голосуют по данному плану, т. е. условия за них выберут другие.

Также один из негативных моментов, на мой взгляд, – это то, что по плану реструктуризации все текущие требования должны быть удовлетворены в трехмесячный срок: это крайне мало.

Кроме того, на должника в процедуре реструктуризации долгов накладываются определенные ограничения: сделки нужно согласовывать с кредиторами и антикризисным управляющим, может быть избран другой руководитель и т. д.

Павел Хлюстов: Роман, а другие кредиторы, которые не были участниками мирового соглашения, пытались его обжаловать?

Роман Чернышов: Был один кредитор, который подавал кассационную жалобу и впоследствии отказался от нее. Не знаю причину.

Олег Шейкин, адвокат адвокатского бюро Forward Legal: У меня вопрос к Роману. Учитывая, что есть кредиторы с требованиями на 6 млрд руб., которые не успели войти в мировое соглашение, насколько, в принципе, оправданны усилия и должника, и остальных кредиторов тратить время и ресурсы на заключение мирового? В чем смысл? Не проще было подождать конкурсного производства?

Роман Чернышов: Возможно, нужно было бы подождать. Было бы 39 кредиторов на 9 млрд руб. Но в таком случае должника, градообразующую организацию, уже ничто бы не спасло. Пытаться там договариваться с 30 кредиторами, мне кажется, было бы сложно. Основная цель у государства была спасти должника здесь и сейчас и вывести его из банкротства.

Владимир Журавчак: Относительно перспектив и целесообразности надо сказать, что наш правопорядок давно нуждается в процедуре реструктуризации. Насколько она эффективна сейчас в новом законопроекте – это спорно. Но конкретно в той ситуации, которая была описана, Олег прав, что заключение мирового соглашения в процессе процедуры наблюдения возможно, но рискованно из-за возможной подачи последующих исков о банкротстве. В этой ситуации, конечно, наличие такой возможности, как реструктуризация, раз у нас не работает финансовое оздоровление, конечно, было бы здорово, может быть, вашу проблему смогло бы решить.

Павел Хлюстов: Слово передаю Олегу Шейкину. Он расскажет нам очень интересное дело, которое недавно было рассмотрено Верховным судом. Суть там заключалась в том, что фактически кредитор обратил скрыто взыскания на предмет залога и получил определенную выгоду. Что с этим стало, как кредиторы с этим боролись и какие возникли последствия для должника?

Олег Шейкин: Мы часто сталкиваемся в банкротстве с ситуацией, когда видим сомнительные сделки по выводу имущества из собственности должника. Возникает вопрос: а достаточно ли доказать притворный характер этих сделок, чтобы выиграть спор и вернуть имущество? Нередки случаи, когда уже в ходе банкротства оказывается, что в реестре сидит кредитор, чьи требования на самом деле были погашены еще до банкротства. Как такого кредитора убрать из реестра?

Представим себе ситуацию. Залоговый кредитор, например, незадолго до банкротства получает в счет погашения своего долга активы должника. Но делает это не через классические способы – исполнительное производство или отступное, а используется завуалированная цепочка сделок. Начинается банкротство, этот кредитор либо его цессионарий добиваются включения своих требований в реестр в первоначальном размере, скрывая факт погашения долга. В итоге и должник остается без активов, и его кредиторская задолженность не уменьшается.

Что в такой ситуации делать другим кредиторам? Они могут попросить суд пересмотреть включение этого кредитора в реестр, например, по вновь открывшимся обстоятельствам. Вероятнее всего, суды в этом откажут: мол, нужно было возражать на этапе включения в реестр. По крайней мере практика в подавляющем числе случаев именно такая. Кредиторы могут потребовать исключить из реестра своего оппонента. Но и здесь, скорее всего, суды им откажут, поскольку исключение – это крайняя мера и так уж в практике сложилось, что основания для этого должны возникнуть уже после включения в реестр.

Возникает вопрос: можно ли оспорить эту сделку, цепочку странных сделок с активами и даже, может быть, вернуть эти активы назад в конкурсную массу? Этим летом очень схожую ситуацию рассмотрел Верховный суд. Это было банкротство компании «Дмитровка». Сбербанк и банк «Траст» оспаривали сделки с недвижимым имуществом должника и просили вернуть активы в конкурсную массу. Вот что там произошло.

«Абсолют банк», будучи залоговым кредитором, за несколько месяцев до банкротства обращает взыскание на недвижимость – и делает это, используя очень запутанную цепочку сделок. В итоге недвижимость попадает под контроль «Абсолют банка». Помимо этого «Абсолют банк» уступает задолженность другой компании. Начинается банкротство, и цессионарий «Абсолют банка» добивается включения всего долга в непогашенном размере 2 млрд руб. в реестр, становится мажоритарным кредитором, скрывая от других кредиторов тот факт, что на самом деле большая часть долга была погашена за счет обращения взыскания на имущество.

Когда об этом узнают Сбербанк и «Траст», они начинают оспаривать сделки с активами, требуя вернуть их в конкурсную массу. Апелляция, кассация верят Сбербанку и «Трасту» и требуют вернуть имущество в конкурсную массу. Делом заинтересовался Верховный суд, он не соглашается с апелляцией, кассацией. При этом выносит довольно интересное, скажем так, соломоново решение.

Во-первых, Верховный суд напоминает, что нужно смотреть на суть сделок. В данной ситуации суть к чему сводилась? Обратить взыскание на залог. Поэтому, как бы странно цепочка сделок ни выглядела, пусть даже объективно это притворные сделки, ущерба кредиторам нет, потому что это обращение взыскания на залог. И можно ставить вопрос только о специальных последствиях в виде взыскания в пределах 30% в конкурсную массу. Но Верховный суд на этом не остановился и решил не оставить без внимания и присутствие недобросовестного цессионария «Абсолют банка» в реестре. Решение при этом предложил довольно неочевидное: указал, что отказное определение по этому спору о сделках с активами (когда будет отказано в их оспаривании) может стать основанием для пересмотра включения цессионария «Абсолют банка» в реестр по новым обстоятельствам. Справедливое решение? Наверное, да, все согласятся: в реестре кредиторов не должен сидеть кредитор, чьи требования были погашены. С точки зрения закона, наверное, не все так очевидно. Потому что очень спорно и сомнительно, что отказное определение по сделке с активами может являться с точки зрения процессуального закона новым обстоятельством для пересмотра включения в реестр.

Какие выводы мы можем сделать из вот этого кейса, рассмотренного Верховным судом? Во-первых, нужно понимать, что действительно недостаточно доказать притворный характер сделок. Сама по себе притворность еще не означает ущерб кредиторам. Поэтому нужно всегда исходить из целей сделок.

Второй вывод, более интересный для практики: благодаря позиции Верховного суда сейчас в арсенале кредиторов и управляющих появляется новый способ борьбы с кредиторами, чьи требования необоснованно находятся в реестре.

Теперь, помимо того что можно пытаться их исключить, можно затеять некий спор о сделках, даже зная, что ты его проиграешь, проиграть и, используя позицию Верховного суда, попытаться исключить недобросовестного оппонента через институт новых обстоятельств. Это очень опасная история. Наверное, в кейсе спора между Сбербанком, «Трастом» и «Абсолют банком» это решение было оправданно и справедливо (хотя можно тоже дискутировать), но по крайней мере остается сейчас надеяться, что эту лазейку в других делах о банкротстве не будут использовать как некий способ получить вторую попытку и оправдать свое бездействие на этапе включения кредитора в реестр, когда ты мог и имел возможность возражать, но этого не делал.

Поэтому полагаю, что нужно будет посмотреть за развитием и этого кейса, что там будет происходить, и очень аккуратно использовать. Очень хорошо, что в арсенале появляются разные способы, но не хотелось бы, чтобы они приводили к неправильной практике.

Павел Хлюстов: На ваш взгляд, все-таки возможность пересмотра по новым обстоятельствам в новой интерпретации Верховного суда – насколько этот инструмент будет жизнеспособен на практике? Может быть, уже есть какие-то аналогичные случаи? Либо это такой некий казус, кейс, который имеет такие индивидуальные особенности, что Верховный суд дал расширительное толкование нормы? Это тенденция или дело для судебной практики пройдет бесследно?

Олег Шейкин: Я не думаю, что такой практики будет много. Но у этой позиции есть потенциал появиться в других делах. Почему? Таких дел пока нет, это первое. И мы еще посмотрим, что в этом деле, в «Дмитровке», будет происходить, как там эту позицию воспримет первая инстанция. Но в целом вся эта схема, которую мы сейчас обсудили, невозможна без участия должника. Потому что сложно сделать завуалированную цепочку сделок, когда у тебя должник в этом не участвует. Но очень часто бывает, что должник в преддверии банкротства готов договариваться с большим кредитором, потому что знает свои репутационные риски, еще какие-то риски (к примеру, там поручителем бенефициар может выступать). И он соглашается на такую цепочку сделок, но затем, когда подходит какой-то кардинальный момент в банкротстве либо личное банкротство, риск увеличивается, должник вскрывает такую цепочку сделок и начинает с кредитором, который забрал активы, воевать.

Я не знаю, как суды посмотрят в других делах. Но такая позиция у сторон в других делах о банкротстве появляется благодаря вот этой лазейке – да, она появляется. И это не частная история.

Павел Хлюстов: Вспоминаются слова: «Россия – страна с непредсказуемым прошлым», это и правда всегда действует. Я бы пожелал всем участникам конференции, чтобы вне зависимости от того, с кем мы с вами вступаем в противоборство в суде – с государственными структурами или с недобросовестными оппонентами, на нашей стороне всегда была справедливость и чтобы она побеждала.

Текст подготовлен по материалам VII ежегодной конференции «Институт банкротства в России», проведенной газетой «Ведомости» 7 сентября 2021 г. в Москве.