Между Лондоном и битой

Участники пленарной сессии «Год под знаком беспрецедентности» обсудили новации западного правосудия – а также планы развития российского и связанные с этим риски

Алексей Дудко, старший партнер, глава практики разрешения споров и расследований, LEVEL Legal Services (модератор): Уважаемые коллеги, рады вас приветствовать на юридическом форуме России,  организованном «Ведомостями». Сегодня у нас практически идеальная совокупность юристов-консультантов, ведущих инхаусов и руководителей правовых департаментов наших крупнейших компаний. Организаторы разместили за спиной выступающих картину Хокусая «Большая волна в Канагаве», т. е. цунами. Конечно, аллюзии очевидны, но тем не менее вот эта лодка, несмотря ни на что, выживает. Наше поколение юристов много чего испытало, различные типы кризисов, начиная с 90-х, нулевых, 2008–2009 гг., 2014 г. и т. д., но, наверное, этот – самый большой и всеобъемлющий. Еще раз приветствую вас и с удовольствием предоставляю слово по теме нового этапа санкционного противостояния – «Экспроприация в правовых декорациях», Петр Максимов.

Петр Максимов, директор по правовым вопросам, СУЭК: Говоря о беспрецедентности, каждый из нас имеет в виду санкции. Не попасть в ловушку банальности, говоря об этом, – большой вызов. И ответ на него – говорить исключительно о практических аспектах, о реальных кейсах. Мы – крупнейший в России экспортер, одна из крупнейших мировых угольных энергетических компаний. Соответственно, до санкционной войны наш сбыт был сформирован через швейцарскую «дочку», все финансовые потоки находились там. И в момент введения санкций с нами было расторгнуто 17 крупнейших долгосрочных контрактов на поставку угля в Европу. Общая сумма убытков – порядка $2 млрд.

Но, хотя основатель компании был включен в американский и европейский списки, компания не была включена. И наша задача была получить независимое европейское заключение, что мы действительно являемся неподсанкционными. Дальше получить подтверждение от регуляторов в юрисдикциях, где мы работаем, – это Польша, Италия, Финляндия, Голландия, Швейцария, Люксембург, Великобритания, Япония. После этого можно было пытаться работать с контрагентами, объясняя им, что взаимодействие с нами не связано с риском для них. И только тогда, когда это не получится, пытаться взыскивать убытки.

Эта благородная задача натолкнулась на целую череду запретов и ограничений. Для любого арбитража одним из предметов доказывания будет методика расчета убытков, и в этом случае обязательно экспертное мнение, на которое будут ориентироваться арбитры. А эксперты просто отказываются, не хотят работать с русскими клиентами. Банки отказываются от проведения платежей, в том числе арбитражных. То есть, по сути, мы были лишены права на правосудие.

Как это выглядит глазами контрагентов? Есть подсанкционный статус акционера, неподсанкционный статус самой компании, и есть еще эмбарго, ограничивающее вообще возможность взаимодействовать по поводу российского угля. Здесь важнейший фактор – позиция регуляторов. Но мнение, высказанное одним регулятором, совершенно никак не обязательно для другого. И мы столкнулись с совершенно парадоксальными иногда позициями. Итальянский регулятор решил, что если контрагент отказался от взаимодействия на основании эмбарго, а компания не успела до введения эмбарго просудиться и получить исполнение этого решения, то она вообще лишается права взыскивать убытки с итальянского контрагента. А польский регулятор начал самостоятельно творить законодательство и замораживать активы наших компаний.

Два финских контрагента, прежде чем исполнить требования по уже совершенным поставкам, спрашивают, можно ли им взаимодействовать с СУЭК. И им говорят: «Знаете, нет. Мы считаем СУЭК подсанкционной компанией. Поэтому заплатите на заблокированный счет».

То есть даже если ты выиграешь арбитражное дело, средства останутся на замороженном счете. И значит, еще до этого нужно в административном порядке успешно оспорить решение регулятора и только потом получить надежду на окончательное решение.

А частой позицией других контрагентов стало «попробуйте нас заставить». Мы не будем отвечать на ваши e-mail, не будем с вами общаться, попробуйте заставить нас силой. Например, некоторые регуляторы, швейцарский SECO или британский OFSI, подтвердили нашу несанкционность. Но контрагенты заявили: «Это мнение было выдано для вас, это вы делали запрос. Нас это не касается». То есть не признается даже решение регулятора.

Что нам остается? Мы убираем британское право из наших контрактов, ориентируемся на другие способы, на гонконгское право. Важнейшим инструментом  становится перспектива инвестиционных арбитражей, когда, если не можешь добиться правосудия в стране, есть возможность привлечь к ответственности ее саму, как сторону отношений по соответствующему международному соглашению.

И, конечно, даже на этих правовых руинах представитель нашей профессии найдет свою жемчужину и получит профессиональное удовольствие. Вот два кейса. Существует так называемая SCoTA (Standard Coal Trading Agreement – стандартное угольное торговое соглашение) – памятник юридической лени. И когда идет вал контрактов, даже больших, сложных и долгосрочных, юрист склонен взять стандартную форму. Мы это не приветствуем, потому что, как правило, есть очень много нюансов, регулирующих отношения сторон. Но долгосрочные контракты, где были положены юридические силы нашей команды, в случае эмбарго оказались абсолютно бесполезны. А в SCoTA говорится, что последствия форс-мажорных обстоятельств стороны заранее соглашаются делить пополам. И мы даже за пределами срока введения эмбарго получили возможность предъявить претензии противоположной стороне – хотя, конечно, со всеми сложностями, отказами арбитров, отказами банков и прочим.

Вторая история совсем некрасивая для нас, но зато показывает, как иногда важна активная позиция даже в рутинной работе. Мы судимся по 17 контрактам, и у нас обнаружилось 17 разных санкционных оговорок – юристы, особенно противоположной стороны, проявляли некое творчество. И смотрите, какое изящество заложено в некоторые из них. Введение санкций подвергает участника действующего контракта риску вторичных санкций. И стороны договариваются о праве в таком случае без убытков выйти из контракта. Это памятник юристам, которые с той поры уже не работают в компании. Поскольку в одном из контрактов было сказано, что на любом уровне, на 24-м колене, если владельцем хотя бы одной акции становится подсанкционное лицо, противоположная сторона получает право выпрыгнуть из контракта без потерь. То есть был заложен опцион на выход в любое время, когда тебе не понравилась цена, – достаточно попросить любое российское лицо под санкциями купить всего одну акцию. Понятно, мы разработали способы защиты от этого, но это именно то, что называется экспроприация в правовых декорациях.

Алексей Дудко: Спасибо, Петр. Я думаю, все уже проснулись и начали думать над этими проблемами. Мы двигаемся дальше. С удовольствием представляю Игоря Кондрашова. Проблемы подсанкционного банка внутри страны и за рубежом.

Игорь Кондрашов, вице-президент – директор правового департамента, «Сбер»: Да, большое спасибо. Коллеги, всех нас в той или иной степени затронули санкции. Для кого-то это оказалось таким «легким бризом». Например, я в июне прошлого года открыл карточку в узбекском банке. И когда в сентябре я попал в персональные английские санкции, буквально через три дня из этого узбекского банка позвонили и сказали: «Деньги, которые там были небольшие, можешь вывести, но вообще мы тебе счет закрываем...» Я говорю: «Ребята, ну вы же узбекский банк, а не английский». А они: «Ну, там санкционный комплаенс, мы такие слова тоже знаем, поэтому... вали, пожалуйста». Это такой легкий-легкий бриз, который даже, можно сказать, незаметен.

А «Сбер», конечно, попал в цунами. Мы в отличие от многих коллег под санкциями еще с 2014 г. – но это была легкая версия. Нельзя было покупать акции и облигации нового выпуска, давать кредиты нам на какой-то срок и т. д. Сейчас мы попали уже под конкретные блокирующие санкции, причем всех возможных стран, кроме дружественных. И это уже не беспрецедентность, а скорее беспредел. Все сделки с нами заблокированы, корсчета заблокированы, активы заморожены, все заблокировано, транзакции с нами проводить запрещено. И с марта прошлого года мы столкнулись с действительно серьезными проблемами, потому что это коснулось не только нас, но и наших клиентов: те из них, кто имел активы за рубежом, имели сложности с исполнением обязательств перед нами.

Например, российская компания привлекала корпоративный заем от своей материнской структуры из недружественной юрисдикции, а та структура получала от нас кредит. Соответственно, наш кредит сразу прекращал обслуживаться. То же касалось договоров поручительств, с нами перестали продлевать огромное количество договоров. В том числе, разумеется, и на том же Кипре. И директора перестали обслуживать такие компании, т. е. мы реально столкнулись просто со сломом системы права.

Произошел кардинальный слом правовых отношений, права собственности, права на судебную защиту. Но и в данном случае действительно так, нет худа без добра.

Например, возьмем структуры бенефициарного владения. Ведь раньше как было? Какой-нибудь заводишко в Новосибирской области – и над ним огромный спрут, гадина такая мерзкая, пять компаний на Кипре, семь – в Люксембурге, 10 – на Британских Виргинских островах, которые из заводишки высасывают соки все наверх туда куда-то, в недружественные юрисдикции, как выяснилось. Для этого были две причины. Первая – оптимизация налогообложения. Сейчас это не работает. И вторая – защита активов, что там не украдут, а в России отожмут. Оказалось, тоже не работает – там отожмут еще быстрее, чем в России. У нас наши дочерние европейские банки местные регуляторы реально отняли в течение 3–7 дней.

И это очень хорошо. Мы жили в такой парадигме очень много времени. Я вспоминаю эти огромные листы бумаги, где заводишко внизу, этот спрут вверху, и ты везде получаешь оперативное одобрение на каждом. И ты понимаешь, как вся эта схема работает, должен запомнить, как, кто, что, куда, когда дивиденды, куда там спускается корпоративное одобрение. Требовались огромные административные и финансовые ресурсы. Сейчас этого всего не будет, домициляция, будет заводишко здесь и как бы его акционеры. И кипрские, люксембургские адвокаты пусть плачут. Это плюс как бы. Минус, конечно, намного больше. Мы действительно фактически лишились судебной защиты за рубежом.

Хотя вот тоже пример. У нас достаточно много крупных процессов за границей, в том числе в Америке идет очень серьезный процесс, связанный с крушением малайзийского боинга, где мы тоже выступаем ответчиком и который идет уже пять лет. Нас представляла крупная американская компания, партнер – Уильям Тафт V, прямой потомок президента США Уильяма Тафта, суперэлита Америки. Когда началась спецоперация, они позвонили: «Ребят, вообще мы против вас ничего плохого не имеем и хотели бы с вами работать и не можем от вас отказаться, потому что мы адвокаты. Но поскольку в средствах массовой информации идет такая массовая кампания о кровавых деньгах, мы просим, чтобы вы отказались от наших услуг». И они еще месяцев восемь на нас бесплатно работали, пока мы не нашли другую компанию. Те сказали: «Нам наплевать, деньги не пахнут. Мы считаем, что защита интересов – это самое главное». То есть, хотя иностранные консультанты все отсюда сбежали, тем не менее найти судебную защиту, в принципе, возможно и даже проводить платежи через какие-то через кривые пути, хотя мы под санкциями.

Но вопрос именно в том, зачем там судиться, если ты не ответчик, а истец? Петр рассказал про инвестарбитраж, у нас тоже был украинский банк, его, понятно, национализировали, и мы рассматривали вопрос инвестарбитража. Мы разослали письма во все раньше более или менее нормальные арбитражные институты – Стокгольм, Вена, Лондон, Париж, Сингапур: «Что нам делать, как судиться у вас дальше?» И нам все ответили достаточно подробно: приходите, деньги платите, арбитражный сбор принимаем с удовольствием, т. е. судиться можно. Но кто-то более уклончиво пишет, что вопрос исполнения – это не их компетенция. То есть решение вынесем, а дальше сами. Кто-то пишет более конкретно: «Есть санкции, поэтому решение наше в наших юрисдикциях исполнено быть не может. И деньги, которые будут присуждены, если даже кто-то вам заплатит, будут заморожены». Из чего мы делаем простой вывод, что никаких инвестарбитражей, никаких Стокгольмов, никакого английского права. Раньше было – вспоминаем, как страшный сон.

И что нам, соответственно, предлагает Россия-матушка? Пока у нас самих не было прецедентов банкротства, когда компания за рубежом, а активы в России. Но вот в Челябинской области компания «Пандора», бенефициары в Сент-Китсе и Невисе – еще помните такие названия, уже скоро мы будем забывать их? И банкротят ее прямо в Челябинске, а Сент-Китс и Невис останется со своим Невисом и с Китсом (смех), а работающие активы останутся в России и отойдут российским кредиторам.

Мы тоже уже получили решение по небезызвестной статье 248.1 АПК («Исключительная компетенция арбитражных судов в Российской Федерации по спорам с участием лиц, в отношении которых введены меры ограничительного характера». – «Ведомости. Форум»). Абсолютно без проблем российский суд принял решение в нашу пользу, хотя мы судились с крупной международной английской компанией и там были оговорки, но суд деньги взыскал. Если у компании есть активы в России – мы эти активы забираем. Бывает, что у компании активов нет, но есть группа. И я уверен, мы будем использовать понятие Piercing the Corporate Veil («снятие корпоративной вуали») и если в группе что-то есть, все забирать, и неважно, кто там должник, все заберем. И статью 248.2 («Запрет инициировать или продолжать разбирательство по спорам с участием лиц, в отношении которых введены меры ограничительного характера». – «Ведомости. Форум») мы тоже уже использовали: к нам кто-то обратился в Швейцарии, в Цуге, и российский суд запретил судиться. Понятно, Цугу наплевать на запрет, суд все равно будет, и убытки в размере суммы иска мы никогда с Цуга не взыщем. Это просто такая приятная милая вещь, особого смысла в ней нет – хотя, опять же, зависит от юрисдикции. Статья 248.1 тоже работает, только если есть какие-то активы в России или в дружественных юрисдикциях – в Китае, в Индии, где-нибудь там в Азербайджане. Если у компании есть активы только в недружественной юрисдикции, мы там ничего не получим даже на основании решения суда. Но тем не менее есть места, где это работает. Сейчас пойдет практика, и банкротство – это супервещь, это будет использоваться активно: банкротить компанию как российскую и забирать российские активы.

Вот некий позитивный момент на фоне всего сказанного. Сбербанк уже во всех санкциях, которые возможны, и уже все мы беды испытали от этих санкций. У нас все, что можно, отобрали. Мы встряхнулись, перегруппировались, платим рекордные дивиденды за всю историю, больше 500 млрд руб., и будем двигаться дальше без проблем в новых реальностях с новыми юридическими возможностями, в новых юрисдикциях, так что все будет хорошо.

Алексей Дудко: Спасибо. Коллеги, у нас продолжается череда совершенно прекрасных выступлений: нас бьют, а мы крепчаем. Есть вопрос, стоит ли вообще российским компаниям идти судиться «туда», а не просто быть ответчиком. Сейчас есть и арьергардные бои по существующим договорам, какая-то работа теплится по взысканию активов, и, конечно, интересно обсудить вопрос с инвестиционными арбитражами, потому что, мне кажется, не все еще потеряно, еще что-то можно сделать. Конечно, надо смотреть каждую конкретную ситуацию, состав активов и т. д. Но это достаточно серьезный момент, когда практически повсеместно в Европе и в других странах в открытую идет национализация, отбирают активы у российских компаний, а инвестиционных арбитражей, которые в принципе за этим должны идти, нет. Понятно, что вопрос исполнения все равно встанет, и в недружественных юрисдикциях, и в дружественных. Коллеги, есть ли какой-то краткий комментарий или необходимость поделиться своим опытом?

Артем Афанасьев, вице-президент по правовым вопросам и взаимоотношениям с органами государственной власти, Ozon: У нас в группе под американскими санкциями «Ozon банк». Он попал ошибочно, и мы смогли за месяц их снять. Насколько мне известно, это единственный случай за прошедший год, когда американские санкции в порядке апелляции отменены и сняты. Но дальше мы полгода объясняли, а иногда и до сих пор еще приходится объяснять всем, что он не под санкциями. Комплаенс-программы все равно тормозят операции. В этом смысле санкции похожи на радиацию, это не правовая история.

Алексей Дудко: Прекрасный пример. Когда важнейшие институты – договор, да, там Pacta sunt servanda («Принцип добросовестного выполнения обязательств»), частная, государственная, любая собственность, деликтные права и т. д. подвергаются самым серьезным... Это, конечно, для нас вызов, и для теоретиков, и для практиков. Поэтому с удовольствием передаю слово Илье Родионову. Он как раз нам доложит о проблемах операторов морских перевозок во время санкций.

Илья Родионов, вице-президент по правовым и корпоративным вопросам, Fesco: Год под знаком беспрецедентности – это не только про банки и финансы, но и про логистику. Санкции заставляли перевозчиков перестраивать процессы, адаптироваться прямо на лету.

Итак, 40 государств применяют санкции, 4707 организаций и более 8500 физических лиц оказались под санкциями, существенная часть системообразующих предприятий. Только в санкционных списках США 264 российских судна. Перевозчики пытаются добиться исключения себя и своих активов из санкционных списков, привлекают иностранных консультантов, лоббистов, подают петиции регуляторам. Но в большинстве случаев консультанты в принципе отказываются работать с российскими лицами, а если удается такого найти, административные процедуры не позволяют рассчитывать на успех. Они крайне неэффективны, в большинстве случаев плохо регламентированы, не предусматривают ни четких сроков, ни четких критериев. Большинство обращений, поданных в OFAC еще год назад, не получили никакой реакции, даже для вида не запрашивается дополнительная информация. В свое время практика рассмотрения обращений по исключению из санкций иранских активов имела куда более позитивную динамику.

Успешные кейсы, к сожалению, можно пересчитать по пальцам одной руки. Можно отметить только «Ozon банк» и казахстанский Альфа-банк, но в первом случае имела место очевидная и грубая ошибка регулятора, а во втором актив продали иностранным лицам. Неэффективность административных процедур побуждает пытать счастья в иностранных судах, есть достаточно большая история рассмотрений, но тоже пока без существенного прогресса.

Перевозчики сталкиваются со многими общими ограничениями: отказ иностранных банков от взаимодействия, отказ иностранных арбитров от участия в процессах, по многим вопросам произвольная позиция регуляторов, где-то избыточный комплаенс. Но есть и специфика. Усложнились приобретение, продажа и утилизация любых морских судов с участием российской стороны. Известен случай, когда договор купли-продажи судна был заключен до событий 24 февраля прошлого года, был перечислен аванс. После событий продавец, ссылаясь на санкции, отказался передавать судно и возвращать аванс, хотя покупатель не находился ни в каких списках и судно даже не предполагалось использовать в российских территориальных водах. Спор сейчас в суде, и это достаточно типичный, далеко не единичный случай.

Российский морской регистр судоходства (РМРС) был исключен из Международной ассоциации классификационных обществ (МАКО), его включили в санкционные списки. Под техническим надзором организаций МАКО так или иначе находится 90% всего международного торгового флота. Исключение заставляет российских судовладельцев обращаться к малоизвестным классификаторам, что, в свою очередь, ощутимо влияет на стоимость страхования. Далее, иностранные флаги, в первую очередь Кипр, Греция, европейские юрисдикции, под любым предлогом отказываются работать с судовладельцами, имеющими российских бенефициаров, менеджеров или страховщиков, ищут повод для исключения из реестра судовладельцев.

Прямо запрещены судозаходы в порты многих мировых держав, это весь Евросоюз, Соединенные Штаты, Канада и даже Бангладеш – судно будет арестовано или как минимум задержано. Помимо закрытия этих направлений для бизнеса нет возможности даже технических заходов для судоремонта, пополнения припасов, топлива, провизии, и это влияет на стоимость маршрутов по всему миру.

Фрахт на западном рынке, причем как своих, так и чужих судов, также стал невозможен. Азиатские компании, грузовладельцы или партнеры, тоже весьма избирательно подходят к выбору контрагента. Часто навязывают кабальные или практически неисполнимые условия, на которые небольшим перевозчикам приходится идти. И, конечно, практически невозможно использовать западные средства связи и навигационное оборудование. Первые дни многие капитаны вспоминали, как вести судно по бумажным картам, сейчас так или иначе находят решения.

В прошлом году международная ассоциация Lloyd's Market Association внесла все российские территориальные воды, а также все внутренние воды Украины и Белоруссии в перечень потенциально опасных для судоходства районов. В первую очередь это влияет на размер страховки и принципиальную возможность страхования у западных страховщиков. Хотя уже практически все западные страховщики отказались от взаимодействия с российскими перевозчиками. Документы российских страховщиков также принимаются далеко не во всех иностранных портах, поэтому иногда перевозчики вынуждены оформлять сразу несколько страховок. Вот небольшой перечень проблем, с которыми сталкивается индустрия морских перевозок в настоящее время. Спасибо.

Алексей Дудко: Спасибо. Артем, кратко прокомментируйте, потому что у вас логистика тоже под ударом и понятно, что банк вытащили из Штатов, а что еще в вашей индустрии перекликается с этим докладом? Спасибо.

Артем Афанасьев: Аналогичные ситуации со всеми абсолютно перевозками и машинами, и железнодорожным транспортом, и самолетами. Мы знаем это от продавцов, мы это видим сами, потому что у нас большой элемент собственной закупки. Маршруты, что были раньше, не работают. Были выстроены другие, но, даже если просто погуглить, можно увидеть, что они не очень справляются. Но говорить, что все встало, тоже неправильно, т. е. как-то оно едет: медленнее, тяжелее, сложнее, чуть дороже. В целом у нас достаточно большая территория, сложно представить, что на нее что-то нужное не заедет. За очень короткий период удалось перестроить всю логистику. Это огромное количество договоров, новых контрагентов, режимов ввоза, это важная роль стран ЕАЭС. Раньше мы на это не обращали внимания, сейчас это стало важно. Поэтому проблема и на суше тоже, и в воздухе.

Варвара Кнутова, партнер, юридическая компания «Сотби»: Как ни странно, большой опыт в преодолении различного рода барьеров имеет как раз Англия, и именно их изобретение – так называемый Switch Bill of Lading, когда перебивается коносамент. Казалось бы, заявлена достаточно легитимная идея, когда меняется пакет товаросопроводительных документов. Но если мы исследуем судебную практику, допустим Малайзии, Гонконга, Сингапура, то обнаружим очень много споров о том, чей в итоге груз. И транспортно-логистические компании могут столкнуться с проблемой, что капитан отвечает за груз, покупатель с целью борьбы с санкциями был вынужден как-то поупражняться с пакетами сопроводительных документов, а потом возникает вопрос: чей это товар? Нам еще предстоит очень-очень много споров именно в этой сфере.

Алексей Дудко: Система разрешения споров сейчас стоит перед серьезнейшим выбором. Доверие утрачивается, а со стороны российских представителей утрачено уже. Во время холодной войны был арбитраж Восток – Запад, сейчас где бы он ни находился, в Стокгольме, он не является нейтральным. Нейтральные страны, такие как Швейцария, Швеция, с очень большой натяжкой могут служить нейтральным форумом. Все идут в Азию. Правильно ли это? Какое право можно применить в этих спорах? Как арбитров назначать? Время не ждет, поэтому я предоставляю слово Варваре Кнутовой с докладом «Потребность в новой архитектуре рассмотрения международных споров как ответ на геополитические, технологические вызовы». Название длинное, но полностью представляет суть проблемы.

Варвара Кнутова: С одной стороны, сейчас все как-то опасаются делать долгосрочные планы, максимум горизонт трезвого планирования – 3–6 месяцев, остальное уже ближе к фантазиям. Но спрос на разрешение споров, в том числе международных, будет всегда. И не всегда, к счастью, люди разрешают свои споры методом оружия. Поэтому институты, в которых будут рассматриваться споры, будут развиваться. Очевидно, что нас не устраивает то, что сейчас происходит на Западе, т. е. лишение, по сути дела, неугодных доступа к правосудию. Причем в отличие от 2014 г., когда первой реакцией у многих было просто трубки не брать, сейчас они действительно создают некую декорацию правосудия – т. е. ты вроде как можешь участвовать в процессе, но твои права и возможности сильно ограничены. Нужно ли нам такое международное судебное разбирательство? Наверное, нет. Стоит ли нам отринуть весь положительный опыт взаимодействия с западными институтами? Наверное, тоже нет. Почему на протяжении многих лет, пока ситуация не так сильно ухудшилась, был большой спрос на лондонский арбитраж? Потому что это было достаточно быстро в случае необходимости принятия каких-то чрезвычайных, обеспечительных мер, это было достаточно качественно и, собственно, на это был запрос – в достаточной степени независимо. И запрос на качество, скорость и независимость останется. Таким образом, необходимо сейчас сформировать блок юридической дипломатии, который будет заниматься развитием именно новой системы международных отношений в сфере разрешения споров, как минимум, с нашими ближайшими соседями. Независимо от того, какие у нас будут взаимоотношения, кто поддерживает внешнюю политику Российской Федерации, не поддерживает, это наши соседи, у нас с ними есть экономические связи. Где есть экономические связи, есть споры, их надо как-то рассматривать.

Технологический прогресс развивается, скоро многие проблемы в разрешении споров станут неактуальны – т. е., например, были ли предоставлены деньги, кому они были предоставлены, от кого. Цифровые валюты позволяют выяснить, кто кому заплатил, достаточно быстро. Китай активно работает над тем, чтобы вся логистика транспортных распорядительных документов переходила в цифру, в онлайн. Мы тоже будем в эту сторону двигаться, это означает, что значительная часть споров будет автоматизирована.

Таким образом, действующие на территории Российской Федерации и дружественных нам юрисдикций арбитражные институты скоро не будут отвечать потребностям времени. Cудебная система в принципе будет переходить по простым спорам на что-то более или менее приближенное к автоматизации. Дал цифровыми деньгами заем, на него набежали проценты, тебе их никто не вернул – кликнул в приложении две-три кнопки, и у тебя пошло взыскание.

Соответственно, станет вопрос о заключении международных соглашений для исполнения такого рода судебных актов по спорам, не вызывающим сомнения. И одновременно повысится роль международных арбитражных институтов, рассматривающих сложные споры. Например, если хоть кто-то когда-то сталкивался со строительными спорами, знает, что первичная документация практически никогда не соответствует тому, как развивались реально события, как выполнялись работы, как осваивались авансы и как одно относительно другого зачитывалось. То есть это один из споров, где действительно очень важны свидетельские показания.

Но качество работы такого суда должно вырасти. Если вам срочно нужно, например, арестовать какой-то товар в пути в дружественной или, как минимум, в нейтральной неравнодушной юрисдикции, у вас должна быть система, позволяющая это сделать оперативно. У нас такой системы нет. Раньше она была завязана через Лондон, и дальше лучи разбегались по Гонконгу, Сингапуру, ЮАР и прочим юрисдикциям. Сейчас эта опция недоступна –  значит, ее нужно выстраивать заново.

Почему люди платили большие деньги за Лондон? Потому что это было высокое качество сервиса. Вот если создать арбитражный институт на базе даже существующего МКАС при ТПП РФ и развить его, чтобы он стал быстрым, удобным – и удобным с точки зрения взаимодействия как минимум с рядом юрисдикций, на него будет спрос. Во-первых, потому, что нет выбора, а во-вторых, потому, что если это работает, люди начнут пользоваться.

И еще было бы классно, если бы инструмент, о котором говорили коллеги, – статья 248.1 АПК РФ, т. е. наши судебные решения, вынесенные в противовес западному неправосудию, могли исполняться в каких-то еще юрисдикциях. Потому что обычно речь идет о крупных контрагентах, у которых есть активы в Бразилии, в Мексике, в ЮАР, в Кении, в Никарагуа. Почему бы не исполнять эти решения там?

Алексей Дудко: Спасибо. Очень хорошо, что юристы выходят из традиционной роли патологоанатомов. Нужно заняться тем, чем юристы очень не любят заниматься, но что от них требуют клиенты, – прогнозированием, программированием, планированием, проектированием. На перспективу.

И в этой части интересно послушать, что у нас происходит с судебной системой, какие у нас есть новые возможности, как они работают. Поэтому с удовольствием предоставляю слово Алексею Станкевичу с темой «Эволюция судебной системы России в новой геополитической реальности».

Алексей Станкевич, партнер, юридическая фирма Orchards: Коллеги, мы все понимаем, что нашу экономику попробовали обрушить очень резко. То, что система экономическая не обрушилась, – это огромная заслуга нашего Верховного суда, удержавшего правовой режим нашего общества в абсолютно нормальном, адекватном состоянии. Наверное, впервые в истории он столкнулся с задачей выполнять не просто правовые функции, но по-настоящему политически-правовые функции. Важнейшая задача – не допустить социального взрыва. Где это прежде всего отражается? На трудовых отношениях. Мы видим, что  работникам восстанавливают сроки подачи исков. Был протекционизм? Да. Грубый? Нет. То есть достаточно элегантно и достаточно взвешенно эта вот очень опасная с точки зрения социального напряжения точка была пройдена.

Вопрос инвестиционного климата. В первые месяцы после санкций появилось несколько радикальных правовых решений, которые моментально были отменены и такого же перекоса не было. Десятки судебных актов, где говорят: «Ссылка стороны на санкции не является основанием, чтобы не платить или платить меньше. Специальная военная операция не является таким основанием». Cохранение какого-то стабильного инвестиционного климата, при всех оговорках, состоялось. Жесткой продразверстки в ответ на экспроприацию не было. Были какие-то конкретные, чувствительные настройки по наиболее важным моментам, где стандарт защиты публичного интереса был максимально высок, – Google, обеспечительные меры по Siemens. Но в условиях объявленной экономической войны эти решения должны стоять впереди, потому что надежд на то, что мы когда-нибудь теперь будем судиться, как в 2013 г., конечно, нет. Теперь Верховный суд будет всегда добавлять в любой судебный спор какой-то мягкий протекционизм, мягкую защиту по тем или иным социальным решениям. И при анализе любого судебного дела это нужно учитывать. Отлично работал Верховный суд в прошлом году, в том числе и по корпоративным делам. Вспомним случаи, когда нельзя было принять бизнес-решение, поскольку иностранные участники просто самоустранялись от решения, что было губительно для экономики. Верховный суд эту ситуацию разрешил. Ситуацию со злоупотреблением акционеров также разрешил. Много что есть хорошего сказать в адрес Верховного суда.

Что можно спрогнозировать с точки зрения эволюции судебной практики в следующем году? Мы все столкнулись с отложенным эффектом санкций и ковида, нас ждет много банкротств. И здесь функция протекционизма будет, очевидно, включаться, в том числе прежде всего по защите российских участников в борьбе с недружественными компаниями.

На этой неделе Госсовет принял ряд очень важных сложных решений по защите нашей экономики, и был очевидно задан тренд на защиту российского производителя и российского товара. Совершенно точно будет уклон протекционизма в эту сторону. Например, с какой проблемой наверняка мы все столкнемся? Бенефициары по опционам как-то передали все менеджменту здесь, в России, – и возникает вопрос: вот эта компания, которая контролируется фактически коллегами за рубежом, она производит российские товары или нет? Может ли она свободно конкурировать с российскими предприятиями? Сейчас будут приниматься в том числе законодательные акты, вносящие понятие «российского лица» не просто с точки зрения производства на территории России. В качестве критерия будет выбрано понятие контролирующего лица, самое широкое, какое у нас есть в праве, из закона о стратегических предприятиях, где его можно фактически вывести чуть ли не в уголовную сферу, настолько тщательно можно выяснять, кто за кем стоит. Мы увидим, скорее всего, взаимный срыв корпоративной вуали: с наших будут срывать все для понимания того, под санкциями или не под санкциями, мы – с точки зрения контроля над нашими предприятиями. К этой защите социальной справедливости, интересов экономики нужно привыкать, она неизбежна. Но поддержу Игоря, уверен, что все будет хорошо.

Алексей Дудко: Спасибо, Алексей. Варвара, вы хотите прокомментировать?

Варвара Кнутова: Да, я согласна, что в ситуации геополитического напряжения, конечно, политический протекционизм – это даже, наверное, и неплохо. Главное, чтобы он не превращался в принятие решений исходя из революционной необходимости. И не бить своих, чтоб чужие боялись. Мне кажется, об этом как раз Юлий будет рассказывать.

Алексей Станкевич: Смотрите, больше чем за год таких примеров действительно немного. Единственное такое не социально нужное, но хулиганско-демонстративное политическое решение – это тогда, когда суд Московского округа отменил акты по иску посольства США к регистратору по поводу земельных участков в Московской области, которые были еще в 2012 г. куплены, но до сих пор не зарегистрированы. Ну где-то нужно тоже показать и правовые мускулы, но к этому нужно относиться, я думаю, с улыбкой. А  каких  своих били за год?..

Алексей Дудко: Спасибо, спасибо. Да, логика «сам дурак» или «назло бабушке отморожу уши», да, она, конечно, контрпродуктивна. Как удержаться на правильном направлении в условиях этого ожесточения правового, да иногда и человеческого – это, конечно, сверхзадача и определенные системные вопросы для нашего правопорядка здесь есть. И как не выплеснуть с водой ребенка – это, наверное, вопрос на миллион рублей уже, а не долларов, но тем не менее очень важный. Потому что вопрос меры – это, наверное, самый важный вопрос, особенно в праве. С удовольствием предоставляю слово Юлию Таю.

Юлий Тай, управляющий партнер, адвокатское бюро «Бартолиус»: Да, спасибо, Алексей. Неизбежность серых технологий, начиная с серого импорта, с которым мы так долго боролись, продолжая перебивкой коносаментов, номеров у машин, самолетов и иже с ними, приводит к формированию некой серой зоны. А серая зона, как учит нас история, и не только России, но и вся мировая, приводит к появлению вместо адвокатов ребят с бейсбольными битами. И я всегда об этом призываю задумываться, когда мы начинаем играть в эту полуправду или полузаконность. Возвращаясь к висящей здесь картине: у нас возник идеальный шторм. Я в профессии с 1998 г. и много всяких кризисов пережил, но сейчас собралось все одновременно и еще даже то, чего не было никогда.

В чем проблема? Нас бьют, права наши нарушаются, собственность как бы становится условной и т. д. – но в ответ на это думающее и зрелое общество должно прежде всего у себя навести порядок и не нарушать закон, уважать право собственности и все остальные вещи соблюдать. Что же мы видим? Во-первых, у нас развернулась в полный рост деприватизация. Генеральная прокуратура – ни дня без нового искового требования по возврату активов, которые были приватизированы в 1990, в 1991, в 1993 гг. и т. д. То есть с 33-летней исковой давностью. По Соликамской магниевой компании пришел второй дополнительный иск, уже к 1660 ответчикам, физическим лицам, большинство из которых купили акции вообще в 2021–2023 гг. У них, ссылаясь на незаконность приватизации в 90-е гг., уже арестовали акции, и [в исходе дела] нет никаких сомнений.

Мурманский рыбный порт, идет целый комплекс действий, ФАС подключился туда же. И самое главное даже не что происходит, а как: судебное заседание в суде общей юрисдикции начинается в 10.00 и в большинстве случаев заканчивается в 2.00 или в 3.00 утра уже вынесенным решением. И когда появляется текст решения, мы понимаем, что этот набор слов не означает ровным счетом ничего. В принципе, надо было не марать 60 страниц бумаги, можно было просто написать: «Это наше, потому что это наше». Никакого обоснования там нет, это голая воля государства, которую я никак, кроме как эволюционным правосознанием, назвать не могу.

Надо это делать или не нужно – это уже второй вопрос, это вопрос внутренней политики и прочее. Но это в любом случае истончает правовую ткань. Я абсолютно убежден, вслед за известным героем Михаила Булгакова: как осетрина не бывает второй свежести, так и правосудие не бывает второй свежести. Неоднократно Алексеем [Станкевичем] подчеркнуто слово «элегантно»: элегантно добавляем 5% протекционизма в один процесс, во второй и в третий, мы никогда не знаем, где это надо. И, может, действительно надо. Я не исключаю, что есть такие случаи, что можно и не регистрировать недвижимость посольства США. Но сегодня мы запрещаем посольству США, завтра – посольству Замбии, которое вроде бы ни в чем не виновато, а потом – и не посольству, а просто Иванову, Петрову и Сидорову. И объяснить, почему здесь можно, а там нет, довольно трудно. Правовая ткань истончается, и чрезвычайно быстро. Если мы говорим, что так можно, и люди видят, что так у государства выходит, то дальше это неизбежно будет происходить, как в электричках – «далее со всеми остановками». И что это где-то приостановится – такое оптимистичное предположение не имеет никаких подтверждений во всей мировой истории.

И примеров таких очень много. Сейчас с легкой руки тоже той же самой Генеральный прокуратуры появился тоже очень элегантный способ получения денежных средств в исполнительном производстве. Приставы приходят вместе с Генеральной прокуратурой в суд и говорят: «У нас требования на миллион рублей, и мы хотим забрать 100% акций этого общества, у них уставный капитал миллион». А то, что он стоит, может, миллиард долларов, это никого не интересует. Я не фантазирую: по уставному капиталу забирается общество – это абсолютная действительность, это применение.

Начинается это все с [экс-главы Серпуховскго района Московской области Александра] Шестуна, [бенефициара холдинга «Форум» Дмитрия] Михальченко и прочих, а сейчас – более 400 исков в отношении всех, кто там рядом проходил, кто рядом находился, все они тоже становятся токсичными. Уже методички есть по изъятию подобного рода имущества. И я полагаю, что нам стоит всем задуматься, готовы ли мы с этим мириться и должны ли мы к этому отнестись с философским спокойствием, которое Алексей в данном случае испытывает.

Кстати, деятельность Верховного суда я тоже оцениваю высоко: далеко не все, но многие его судьи героически и самоотверженно уже долгие годы создают правопорядок, прежде всего в области корпоративного права, банкротства, остальные там немножко подотстают. Я не пытаюсь малевать все черной краской, я говорю о тенденциях, которые очевидно бросаются в глаза и встречаются повсеместно.

То же с интеллектуальной собственностью. Мы помним видеосалоны, они вообще не знали, что такое авторское право. Потом постепенно мы начали двигаться в сторону чего-то правильного. Мы начали привыкать к Okko, Ivi, Netflix. Теперь что мы слышим? Про «цап-царап», да? Как пострадает Netflix, ушедший из страны, от того, что мы будем незаконно его смотреть? Приблизительно никак. Но человек, незаконно посмотревший Netflix, начнет незаконно смотреть Okko, и все опять вернутся на торренты и пиратские сайты – а оттуда многие ушли. Страна перевоспиталась, Москва научилась парковаться по-человечески, а вся страна научилась соблюдать хоть как-то авторские права. И какой нам посыл дает Верховный суд? Он рассматривает дело Dior и говорит, что очки за полторы тысячи не могут быть Dior априорно, а раз так, то, значит, права Dior никак не нарушены. Ну хорошо, Dior не жалко, а как мы будем защищать «Большевичек» или что у нас там есть, трудно сказать...

Алексей Дудко: «Красную синьку», такая фабрика была.

Юлий Тай: И это же решение Верховного суда, это же не просто там какой-то мелкий суд где-то вынес под покровом ночи. Это тенденция, это уже благословлено сверху и пойдет дальше во всех инстанциях.

И применение астрента (штрафа за неисполнение решения суда. – «Ведомости. Форум»). Был иск Малафеева к Google, я не говорю о правосудности решения, я могу к нему как угодно относиться, оно вступило в законную силу, но астрент там применен совершенно чудовищно. Он создан только для того, чтобы увеличить сумму взыскания. То же самое сейчас происходит с РЖД и Siemens. Я не говорю, что Siemens молодец, что он ушел и теперь это создает в стране угрозу, что не на чем будет ездить. Я вообще в таких категориях не рассуждаю. Но астрент в 16 млн руб. в день – мы же понимаем, как это работает. Давайте всем будем устанавливать 16 млн или 16 млрд в день. К чему это все идет? И вот об этом надо каждый раз задумываться, когда мы изобретаем «элегантные методы». Поэтому завершу оптимизмом. Я абсолютно, как и все остальные коллеги, полон оптимизма в той части, что у нас, исходя из 30-летнего опыта существования нашего государства, есть не какой-то давнишний, а свежий, не зарубцевавшийся еще опыт впадания государства в нигилизм. И мы, помня это и практически еще чувствуя те уходящие последствия, сейчас опять не занырнем в то же самое. В ситуацию игнорирования процесса как формы и материального права, и защиты права собственности на основе революционного правосознания. Коллеги, это все в том числе в наших руках. Давайте вместе защищать право и право собственности. Спасибо.

Алексей Дудко: Спасибо, Юлий. Мы за полтора часа покрыли огромное количество проблем. Я дам возможность ответить Алексею.

Алексей Станкевич: На самом деле я полностью разделяю страстность и искренность Юлия, когда он говорит про иск Генпрокуратуры. Но давайте мы эти 400 исков поделим на десятки тысяч судов у нас в России. У нас десятки, сотни тысяч судебных актов. То есть у нас разница исключительно в наведении оптики. Юлий смотрит по искам Генпрокуратуры, а я предлагаю посмотреть на судебную систему и на климат в целом. Тем более что Юлий, наверное, прекрасно сам знает, сколько в прошлом году у нас было мировых соглашений с государственными органами, в том числе по крупным политическим спорам. Разве это не говорит о том, что у нас государство смотрит на бизнес с улыбкой и протягивает ему дружески руку? (Смех.)

Юлий Тай: В «Знамени» в 1985 г. был проведен конкурс на стихотворения о любви к Родине, и победило следующее стихотворение второклассника Алексея, кстати. (Смех.) «Наша Родина прекрасна и цветет, как маков цвет, окромя явлений счастья, никаких явлений нет».

Алексей Дудко: Это прекрасное стихотворение для завершения нашей сессии. Основные выводы связаны с тем, что беспрецедентность вызовов привела к тому, что правовой рынок вырос, перешел в следующую стадию своего развития. Я тоже за более чем 25 лет практики, наверное, такого не видывал. Конечно, такое геополитическое одиночество не должно трансформироваться в правовое одиночество. Мы должны, обязаны найти правильные ответы. Пока мы не имеем еще полного конструктивного нормального методологического предмета, представления объекта.

Очень интересный вопрос с инвестиционными арбитражами. Я как практик-арбитражник считаю, что это правовое средство недоиспользовано, в том числе крупнейшими российскими компаниями. Может быть, конечно, здесь многое зависит от кейсов, от конкретных вещей, и это очень серьезная проблема. Как тут, действительно, удержаться, не свалиться ни влево, ни вправо, а риск огромен, у нас запас-то прочности не такой уж большой. В социальных науках обсуждение заменяет эксперимент. Вместо того чтобы экспериментировать с людьми, с какими-то предприятиями, нужно обсуждать, нужно советоваться. Муж в бессовете, как в Писании сказано, сам себе враг. Вот эта площадка «Ведомостей» стала прекрасной платформой для обсуждения, и я бы очень хотел, чтобы мы на постоянной основе сформировали какую-то рабочую группу для обсуждения вот этих серьезных вопросов. Не просто на публику, а для субстантивного предметного обсуждения.