«Рынок может отрегулировать не все», — Ларс Ребиен Соренсен, президент Novo Nordisk

Датская Novo Nordisk производит препараты для лечения гемофилии и терапии гормоном роста, но 80% бизнеса приходится на инсулин. В прошлом году выручка компании составила $10 млрд, и причин для падения продаж президент компании Ларс Ребиен Соренсен не видит. Ведь буквально за одно поколение число больных диабетом увеличилось в шесть раз до 300 млн человек. В России официально зарегистрировано более 3 млн диабетиков, а по факту их втрое больше, говорит Соренсен. В первом своем интервью российским СМИ он также рассказывает о причинах всемирной паники вокруг свиного гриппа и российской системе госзакупок в фармацевтике.

— Для строительства завода Novo Nordisk в России компания рассматривала четыре региона. Почему выбрали Калужскую область? Чем условия, предложенные властями Калужской области, принципиально отличались от других вариантов?

— Еще на этапе переговоров мы поняли, что в случае выбора Калужской области реализация проекта пойдет быстро. Администрация предложила нам площадку, готовую для инвестирования: территория отведена, решены вопросы собственности, в наличии имеется весь пакет необходимых документов. Можно сразу начинать строительство.

— Соглашение о строительстве вы подписывали в Дании во время апрельского визита президента России Дмитрия Медведева. Эта встреча имела какую-то практическую пользу?

— Благодаря этой встрече мы смогли лично рассказать г-ну президенту о наших планах в России и заручились его поддержкой. Хочется надеяться, что теперь мы сможем избежать необоснованных задержек с поставками оборудования и получением всех необходимых согласований для организации производства.

Нынешний наш визит в Россию — продолжение встреч, состоявшихся в Дании. Вчера, например, у нас состоялась встреча с министром промышленности и торговли г-ном Христенко, где мы обсудили тенденции развития фармацевтической промышленности в России и возможности участия компании Novo Nordisk в этом процессе.

— Сейчас многие фармпроизводители утверждают, что создание производства в России — это обязательное условие, в противном случае компания просто не сможет работать на нашем рынке. Согласны ли вы с этим утверждением?

— Не думаю, что все так категорично. Ваше правительство действительно заявляет, что намерено в десятилетний срок выстроить российскую фармотрасль и будет привлекать иностранные компании. Но ведь для привлечения инвесторов требуется время. Сейчас правительство составляет список препаратов, производство которых необходимо организовать внутри страны. По мере привлечения иностранных инвесторов этот список будет расширяться.

— Почему иностранные инвесторы должны заинтересоваться строительством заводов в России?

— Адаптированные для локального рынка продукты легче продвигать. Вот почему мы так внимательно изучали возможность строительства завода. Сейчас мы везем в Россию инсулин с наших заводов в Дании, США, Китае и Франции. Но нам интересно сотрудничать с российским правительством.

— Чтобы попасть в госзакупки? На ваш взгляд, иностранным компаниям, имеющим производство в России, проще это сделать?

— Местные производители, безусловно, пользуются преференциями. Но, как я понял из разговора с г-ном Христенко, политика госзакупок сейчас пересматривается. Государство готово обеспечить равные возможности импортерам и компаниям, имеющим локальное производство, но взамен просит их участия в разработках новых препаратов. В планах российского правительства — создание инновационной фармотрасли. Без участия иностранных партнеров это невозможно. Индийские разработчики, например, до сих пор занимаются только копированием старых препаратов. Аналогичная ситуация в Китае — мы производим там препараты, которые изобретены и разработаны в Дании. Ученые этих стран пока не могут предложить новые продукты, хотя о строительстве инновационной фармотрасли их правительства объявили раньше российского.

— Что, по вашему мнению, нужно сделать в стране для развития инноваций?

— Сложный вопрос. Думаю, нужно перестроить структуру промышленности. Раньше важнейшими отраслями считались оборонная промышленность, тяжелое машиностроение. Исходя из этого создавалась научная база. Чтобы преуспеть в сфере биомедицины, нужна принципиально другая структура исследовательских институтов. Потребуется разработать новые стандарты обучения, создать университетскую базу, привлечь студентов к изучению биологии, медицины и генной инженерии. Но тут возникает другая проблема — в России не хватает своих специалистов. Их можно привлечь из-за рубежа.

— Сколько вы инвестируете в новые разработки?

— Ежегодно около 15-16% от прибыли. В прошлом году вложили чуть больше $1,5 млрд.

— Есть мнение, что крупным компаниям вроде Pfizer выгоднее покупать разработки, а не проводить их самим. Согласны вы с этим мнением?

— Крупные фармкорпорации действительно все чаще покупают разработки у научных институтов или небольших компаний, работающих в сфере биотехнологий. Они доводят их у себя до финальной стадии и выводят на рынок уже готовый препарат. Большая часть нашей продукции создается своими силами, но не стану отрицать: иногда мы тоже покупаем новые разработки. В основном сотрудничаем с биотехнологическими компаниями из Великобритании, США, Австралии и Европы.

— В России приходилось покупать разработки?

— Нет, но мы пытались купить проекты в Индии. Неудачно. У нас было три совместных проекта с местными учеными. Все они оказались неудачными из-за повышенной токсичности созданных препаратов.

— Как вы оцениваете систему медицинского образования в России? Насколько мы знаем, вы встречались с врачами и пациентами.

— Раньше оно было очень высокого уровня. Следствием перехода России на рыночные отношения стало отсутствие специалистов в количестве, достаточном для покрытия потребностей страны. Причем это касается не только врачей. В России около 10 млн человек, больных диабетом. И обеспечить каждого из них врачом просто невозможно. Речь скорее о недостаточно эффективной подготовке медсестер. Во всем мире больными диабетом занимаются именно медсестры и люди со средним медицинским образованием. Врачей привлекают для решения серьезных вопросов — постановки диагноза, выбора лечения.

— Насколько серьезна проблема заболеваемости диабетом в России?

— Эта проблема не только России, но и всего мира. Буквально за одно поколение число больных диабетом увеличилось в шесть раз и достигло 300 млн человек. В России сегодня официально зарегистрировано более 3 млн пациентов, но, как показывают исследования, фактически заболевших диабетом втрое больше. По нашим прогнозам, эта цифра будет расти. Единственный способ избежать этого — вести активную профилактику диабета и пропаганду здорового образа жизни. Люди должны понять, что нужно правильно питаться, заниматься спортом, больше гулять. Но современный человек хочет всюду ездить на машине и сидеть вечерами перед телевизором.

— У вашего прихода в Novo Nordisk были какие-то личные причины? Возможно, диабетом болели ваши родственники или близкие друзья?

— На самом деле нет. По образованию я инженер-лесотехник. Если бы работал по специальности, сейчас, наверное, осваивал бы Сибирь. По окончании университета я просматривал объявления о приеме на работу и наткнулся на вакансию в компании Novo Nordisk, в которой тогда работал мой двоюродный брат. Так 27 лет назад я пришел на работу в производственное подразделение Novo Nordisk — Novozymes. Сейчас это отдельная компания.

С диабетом я впервые столкнулся еще в детстве, хотя тогда и не знал об этом. Мои родители состояли в христианской миссии, и по выходным мы вместе навещали в доме престарелых одинокую пожилую женщину. Она долгое время прожила в Китае, потом бежала в Данию и вот теперь находилась в доме престарелых. Это было пугающее зрелище — у женщины не было ног, она ничего не видела. В комнате стоял такой сильный стариковский запах… Уже много лет спустя я узнал, что у нее был диабет.

Другая история — семейная. Моему тестю было около 50, когда он вдруг стал плохо себя чувствовать. Он думал, что у него рак и смерть уже близко. Пока наконец не дошел до поликлиники. Врачи поставили диагноз: диабет второго типа. Он был просто счастлив! С тех пор стал заниматься спортом и в свои 70 прекрасно себя чувствует.

— Одно из значимых событий мировой фарминдустрии в прошлом году — эпидемия свиного гриппа. Недавно Парламентская ассамблея Совета Европы начала расследование обстоятельств его возникновения. По вашему мнению, свиной грипп на самом деле был так опасен, как это преподносили?

— Сейчас легко говорить, что риск был невелик, а паника — напрасной. Но ведь никто не знал, чем все закончится. В прошлом году, чтобы снизить возможные последствия, ВОЗ рекомендовала правительствам провести вакцинацию населения. Этим рекомендациям последовали не все. Например, датские власти не закупали вакцину и не устраивали всеобщую вакцинацию, как во многих других странах, решив, что свиной грипп не слишком заразный. И сэкономили, кстати, огромные деньги. Но я хочу подчеркнуть, что все могло оказаться иначе.

— Есть мнение, что на решение ВОЗ провести вакцинацию повлияли сами фармкомпании.

— Напрямую повлиять на решение ВОЗ нельзя, но косвенно — можно. Дело в том, что эксперты, которых привлекает ВОЗ или министерства здравоохранения разных стран, проводят свои исследования на деньги фармкомпаний. То есть они могут быть заинтересованы в том или ином результате. Чтобы избежать этого, нужно обеспечить абсолютную прозрачность. Например, в научных статьях в медицинских журналах указывать прямо, какая компания профинансировала исследования.

— С 1 апреля российское правительство регулирует цены на жизненно необходимые и важнейшие лекарства. Как вы оцениваете систему?

— Система ценового регулирования необходима, но в нынешнем виде недостаточно эффективна и очень неудобна для бизнеса. Власти декларируют, что в России действует принцип референтных цен (когда максимальная стоимость лекарств устанавливается с учетом их стоимости в заранее определенной группе стран). Но на деле получается иначе: цены устанавливаются в основном по «историческому принципу» — они не должны быть выше, чем во втором полугодии предшествующего года.

Поэтому у компаний нет возможности установить реальные цены — те, которые позволяют им эффективно функционировать. Простой пример: если во всем мире подорожает субстанция, из которой производится тот или иной наш препарат, заложить этот рост в цену фармкомпании уже не смогут. Та же самая ситуация с электроэнергией.

От этого принципа ценообразования страдают в том числе и российские производители: многие заводы оказались на грани рентабельности или даже вынуждены работать себе в убыток.

— Какая система, по-вашему, может быть удобна и для компаний, и для государства?

— Референтное ценообразование — реальное, а не только декларируемое — может быть выходом. Оно, с одной стороны, позволит государству сделать препараты более доступными для пациентов, с другой — даст компаниям возможность эффективно функционировать, вкладывать средства в разработку, клинические исследования.

— А может быть, вообще нет смысла регулировать цены на лекарства, рынок все отрегулирует?

— В фармацевтике рынок может отрегулировать далеко не все, и это связано с существованием патентной системы. Компания, разработавшая новое лекарство, патентует его и, соответственно, много лет остается его единственным производителем. Часть таких препаратов могут оказаться необоснованно дорогими. Так или иначе цены на лекарства регулируют правительства многих стран. В Дании ситуация похожа на российскую, но государство использует принцип референтных цен: сравнивает стоимость лекарств на внутреннем рынке с их стоимостью в Англии, Польше, Швеции, Швейцарии. В США или Германии ценообразование на лекарства свободное — теоретически мы можем продавать свои препараты по любой цене. Однако на деле все немного иначе. Решение о покупке тех или иных медикаментов принимают страховые компании, и они могут решить, что препарат, конечно, хороший — но не настолько, чтобы платить установленную компанией цену.