Интервью - Антон Кульбачевский, глава департамента природопользования Москвы

Первого марта в «Пятнице» вышел материал о том, как в центре Москвы был срублен старейший вяз. По словам наших собеседников выходило, что дерево было срублено с нарушениями. Однако столичный Департамент природопользования и охраны окружающей среды с такими выводами не согласился. Тогда мы решили лично встретиться с руководителем департамента Антоном Кульбачевским, чтобы обсудить не только проблему вяза, но и другие нюансы городской экополитики.

В приемной у Кульбачевского живет бородатая ящерица и хамелеон-подросток. Пока я ждал директора департамента, в приемной появился юноша с рюкзаком и стал кормить обитателей террариума. Хамелеону достались две саранчи, а ящерице служитель соорудил салат «Цезарь» из свежей зелени и живых сверчков, приправленных толченым кальцием. «Откуда тут звери?» – спросил я у пресс-секретаря департамента, которая глядела на кормление расширенными глазами. «Антон Олегович любит, – объяснила она. – Он и растения все любит, знает, как их поливать, как что».

Вот я в кабинете Кульбачевского. Вокруг – зимний сад. На видном месте фотография: Путин на встрече с антилопами, животные кротко глядят на президента. Кульбачевский занят бумагами. «Ты задавай вопросы, – распоряжается он, не поднимая головы. – А я пока буду подписывать. Попробую быть Юлием Цезарем».

– Вы чувствуете особую связь с природой? Видите отдельно каждое дерево?

– Ауру дерева?

– Ну да. У вас же такая должность. Чувствуете что-то особенное?

– Знаете, я чувствую. Но не люблю об этом рассказывать. Потому что многие люди начинают глумиться. А я считаю, что это серьезно.

– Но осознаете, что вы – часть природы?

– Я – да. Если мягко сказать, то да, конечно, осознаю.

– В какой момент вы полюбили природу? Гербарий в детстве собирали? Скворечники мастерили? Кошек мучили?

– Ни в коем случае. У меня на них аллергия. Гербарий собирал, наверное, только в рамках школьной программы. Скворечники мастерил. Мое детство прошло в Тропаревском лесопарке. Там зимой и летом мы всегда играли.

– Хорошо. Перейдем к настоящему времени. Расскажите про ваш департамент. Для чего он Москве?

– Хороший вопрос. Наш департамент – ведомство экологическое. У нас есть федеральное и региональное экологическое законодательство. Можно, конечно, функции по его соблюдению передать другим ведомствам, но так исторически сложилось, что еще с советских времен при Моссовете была Москомприрода, комитет по охране окружающей среды.

– Функция ваша в чем?

– Функция? Охрана окружающей среды. Главная функция.

– Это как? Сохранение лесов, рек, воздуха, да?

– Ну я бы не сказал, что только сохранение лесов и рек. Все-таки Москва – это мегаполис, у него есть градостроительная политика. Я бы сказал, это прежде всего соблюдение природоохранного законодательства в этой области. Я четко понимаю, что сохранить все, что сейчас есть на территории города, наверное, невозможно. По ряду объективных причин.

– С какими департаментами вы взаимодействуете наиболее тесно?

– Да мы со всеми взаимодействуем.

– И с Департаментом культуры?

– Больше с Департаментом строительства, поскольку мы участвуем в градостроительной жизни города. А с Департаментом культуры пересекаемся в вопросах создания комфортных общественных пространств на территории города, а также в вопросах особо охраняемых природных территорий (ООПТ), которых у нас 16,7 тысячи гектар в Москве. Серьезная территория. Если брать старую Москву, это процентов 15 от города. В каждом округе у нас есть подведомственные учреждения, которые занимаются сохранностью и развитием этих ООПТ.

– Объясните мне простыми словами: сохранность и развитие в чем заключаются?

– Посадка деревьев, уход за ними. Различные мероприятия по подкормке птиц, животных.

– Дорого вообще следить за природой в Москве?

– Я бы не сказал. Мы содержим 16,7 тысячи гектар за 600 млн рублей в год. Это, естественно, без зарплат сотрудников.

– У вас есть эксперты в штате? Вот если, скажем, вам нужны дендрологи или флористы?

– У нас есть человек сорок дендрологов. Они и осмотром зеленых насаждений занимаются, и заключения делают.

– А вот нас была информация о том, что дендрологов с этого года перестанут звать на натурные обследования объектов капитального строительства. Это правда?

– Да это ерунда вообще!

– Значит, это не соответствует действительности?

– Реально, этот бред очень трудно комментировать. Я даже не знаю, что сказать.

– То есть дендрологи будут по-прежнему выезжать, осматривать, составлять акты, да?

– Сейчас просто времени нет, а то бы я рассказал, в каких случаях они выезжают и зачем...

– Вы просто ответьте: они будут продолжать работать на объектах капитального строительства или нет?

– Да, будут, конечно.

– Спасибо. Вы – за развитие строительства в городе?

– Я просто четко понимаю, что количество людей в Москве растет. И задачи перед мэрией и перед правительством стоят глобальные. Раньше мегаполисов не было, было просто два крупных города – Москва и Петербург, оба практически с закрытым режимом. А за последнее десятилетие Москва превратилась в мегаполис, может быть, в угоду мировым трендам. Теперь тут количество жителей свыше 10 млн, и градостроительное вмешательство необходимо.

– Вам приходится отстаивать какие-то участки, зоны, деревья?

– Конечно. Очень часто приходится отстаивать.

– Конкретный пример можете привести?

– Примеров масса.

– Хоть один.

– Пытаюсь выбрать хоть один... Вот как для тебя писать статьи, так для меня спасать деревья.

– Хорошо. Поговорим про Серебряный Бор. Там будут строить что-то, да?

– В Серебряном Бору – нет. А что там должны строить?

– Элитное жилье, конечно.

– (Пауза, тяжелый вздох.) Давайте разберемся. Есть памятник природы – Серебряный Бор, там строить в принципе ничего нельзя. А есть территория старого дачного поселка Серебряный Бор, которая не входит в состав памятника природы. Там действуют определенные ограничения, но строительство там не запрещено. Это частная собственность. И когда была создана ООПТ, люди-то там никуда не делись со своими домами. Понятно, если там идет какая-то реконструкция, они все согласовывают с нами. Но запретить мы им этого не можем.

– Правильно ли я понимаю, что вы – за то, чтобы сократить площадь ООПТ в Москве, потому что многие из участков, по-вашему, вовсе не ООПТ?

– Да. На самом деле, это даже не мое сугубо личное мнение, этому есть подтверждение. Вот в апреле 2012 года у нас был принят закон, в простонародье – Закон о гаражной амнистии. В результате политики города по установлению границ ООПТ в особо охраняемые зоны каким-то чудом попали эти гаражные кооперативы.

– Чудом?

– На мой взгляд, чудом. Потому что гаражный кооператив никак нельзя считать ООПТ.

– А кто составлял закон?

– Наши предшественники. Я не хочу называть фамилий. Я вижу в этом чуде некоторое лукавство. Есть заповедники и лесопарки, вот такие как Серебряный Бор, их однозначно надо защищать, и мы это делаем. Но я не могу понять, когда часть промзоны называется ООПТ. Вот Хорошево-Мневники, например. Там есть что-то наподобие заливных лугов, но из 350 гектар их там где-то гектар 60. Все остальное реально является промзоной, и как она стала ООПТ, мне непонятно до сих пор.

– Ну а если она не будет ООПТ, понятно же, что туда придут застройщики.

– Я был бы на самом деле рад, если бы туда пришли застройщики, по крайней мере, она бы не выглядела так, как сейчас – большая часть занята свалками, промзонами.

– Нельзя эту территорию благоустроить и вывести оттуда промзону?

– Где же деньги-то взять? Вы знаете, сколько это стоит, с учетом рекультивации? Десятки миллиардов рублей. Таких денег город не может себе позволить в любом случае. Это надо делать за счет инвестора. А если так, то надо решать еще кучу проблем. Например, транспортную: строительство дорог тоже ложится на плечи города.

– И сколько в Москве таких «лже-ООПТ»?

– Много. Около 6000 гектар, по нашим последним исследованиям. Они не соответствуют ни статусу, ни режиму ООПТ.

– Давайте еще про Лосиный остров поговорим.

– За Лосиный остров я не отвечаю. Это территория федерального значения, за нее отвечает Министерство природных ресурсов и экологии.

– Да, но я слышал, вы предлагали там сделать рекреационные зоны и даже отделить стеклянной перегородкой людей от лосей.

– Знаете, есть проекты, а есть прожекты. Прожектов может быть много, мы их обсуждаем с общественностью, с инвесторами, учеными-биологами. Стеклянная перегородка – это просто элемент. Я это видел в сафари-парке в Геленджике, это есть в африканских сафари-парках, в европейских некоторых.

– Кстати, сколько сейчас лосей в Лосином острове?

– По данным Минприроды – 33. Но, по-моему, максимум 20. Так вот мы пытаемся совместно с Минприроды обустраивать московскую часть Лосиного острова – 3000 гектар, – там в любом случае надо что-то с рекреационной темой делать, это однозначно.

– Что сделать-то? Лавки ставить?

– Лавки там и так есть. Создать цивилизованные условия: хотя бы сделать велодорожки, прогулочные дорожки, беседочки, освещение. Пункты проката.

– А вы с населением как-то взаимодействуете?

– Конечно. Есть сайты, проходят встречи с жителями. У нас созданы рабочие группы в каждом округе. Туда входят муниципальные депутаты, общественники, жители, посетители наших ООПТ.

– Почему же, когда спиливали вяз на Поварской, жителей никто не спросил?

– Поторопился наш инспектор отдела экоконтроля, он выговор получил. Потому что тот вяз – все-таки памятник природы. Он должен был прийти к нам и посоветоваться. На мой взгляд, даже если мы решили это аварийное дерево удалить, надо было сделать по-другому, рассказать жителям, что будет на этом месте. Я вообще бабушек, которые живут в том дворе, хорошо понимаю.

– Как я понял, вы считаете, что вяз спасти было невозможно?

– К сожалению, да. Мы уверены в этом. Есть болезнь графиоз. В Голландии, Бельгии, Франции, Германии практически все вязы от нее засохли. Нет специалистов, которые бы могли вылечить эти вязы.

– Дендрологи объясняли мне, что на ранней стадии графиоз можно заметить и бороться с ним.

– Но не у трехсотлетнего дерева, которое растет в центре, это тоже надо понимать. Оно и так уже свой календарный срок жизни отжило. Не знаю, если вы готовы – давайте оставим там пень, будем ходить, цветы возлагать.

– Вот кстати. Жители Поварской просят оставить там пень. Это возможно?

– Зачем? Сделать его рассадником того же самого графиоза? Мы посадим там новое дерево, тот же самый вяз, только он уже не заразится, потому что уже выведены, слава богу, на Западе такие породы.

– Сколько вообще стоит дерево спилить в Москве?

– Это непросто считается – от породы зависит, от возраста дерева, от округа. Разброс где-то от 5 тысяч рублей до 50 тысяч. Это компенсационная стоимость. Есть еще ущербы, они намного больше. За одну елку, срубленную на ООПТ, вы сразу заплатите штраф 300 тысяч рублей. Просто так дерево у нас спилить, поверьте мне, невозможно. Строители все уже вышколенные, они никогда себе не позволят что-то срубить под стройку, без порубочного билета, без нашего департамента. Вот, кстати, вам пример того, что мы делаем. Приходит проект – расширение Щелковского шоссе. Оно по первоначальному плану проходит так, что вырубается, допустим, 4 тысячи деревьев. Строители готовы заплатить деньги за это, есть компенсационные участки, то есть законодательство соблюдается.

– А вы говорите: «Перенесите трассу»?

– Да, мы говорим: «Вот здесь подкорректируйте, это пересадите, потому что эти деревья необходимо сохранить, а вот здесь – пожалуйста, стройте». Мы же тоже понимаем, что это неизбежный процесс.