Интервью - Валерий Гергиев, руководитель Мариинского театра

Перед открытием нового здания Мариинского театра (оно будет отмечено 2 мая гала-концертом) его художественный руководитель и директор Валерий Гергиев провел акустический тест. Программа 40-минутного концерта была составлена из вещей, призванных продемонстрировать все свойства акустики: от громоподобного тутти-оркестра в сто музыкантов и грандиозных хоров Верди и Мусоргского до тончайшего пианиссимо Адажиетто из Пятой симфонии Малера. Выйдя из-за пульта, маэстро устроил для слушателей импровизированную экскурсию по театру, по завершении которой и поговорил c обозревателем «Пятницы».

– Я специально сегодня играл что-то очень тихое, практически молитву, и максимально мощную симфоническую партитуру, где оркестр просто разрывается, а я его еще пришпорил – попробовал все крайности. Уже ясно, что жесткость меди не нужна, ребята сами поняли. Но это первый раз, надо почувствовать, что принимает акустическая шкала зала, а что нет, надо ее двигать...

– Вы могли бы составить примерный рейтинг лучших зданий оперных театров? И где в нем окажется Мариинка-2?

– Если говорить обо всем комплексе параметров – акустических, технических: свет, машинерия и т.д., – Метрополитен-опера осваивает их уже почти 60 лет. Ковент-Гарден – 13 лет, Ла Скала – 9, оба после капитальных реконструкций. Что касается новых зданий – хорошо знаю театры Баден-Бадена, Торонто, несколько японских, гигантский комплекс в Пекине – я его открывал. Совершенно понятно, что акустика здесь одна из лучших среди всех названных. Метрополитен считается лидером по оснащению, но у нас технических возможностей будет даже больше, чем в Мет. И простор внутри здания громадный. Однако важно научиться оперировать всем этим с большой свободой, с естественной легкостью. Это дело времени, мы, безусловно, будем стараться. Так что я бы сейчас не занимался неблагодарным делом составления рейтингов, давайте отложим этот вопрос хотя бы на год.

– У вас уже появилось в новом здании какое-то любимое место? Кроме дирижерского пульта, конечно.

– За пультом – моя работа. Но мне очень нравятся маленькие залы и уголки в фойе – пространства для камерных концертов. Мне кажется, они должны стать яркими акцентами внутри этого огромного комплекса. Потому что они открывают колоссальные возможности для привлечения новой публики – прежде всего школьников и студентов. У нас сейчас десятки музыкантов играют в камерных ансамблях: великолепный струнный (и не один), замечательный брасс-ансамбль. Думаю, они будут рады встрече с новой аудиторией, в первую очередь детской. Если придет какой-нибудь 3 «Б» класс, допустим, какой-нибудь 136-й школы и услышит Маленькую ночную серенаду или Серенаду для струнного оркестра, да еще им расскажут, что Моцарт и Чайковский в детстве занялись музыкой такими же малышами, как они, а потом стали писать великую музыку, и сейчас весь мир ее слушает, – начиная с такого элементарного уровня можно приохотить детей к дальнейшему длительному вдумчивому восприятию.

– В свое время вы провозгласили просветительство одной из главных стратегий Концертного зала Мариинского театра: оперы по-русски, популяризаторские концерты. Можно оценить ее эффективность?

– У нас едва ли не лучшая в мире статистика продаж, причем детские абонементы уходят влет, сколько их ни сделай. Когда я разговариваю с людьми из Метрополитен, они не верят, что могут быть такие продажи. Пожалуйста, можете кликнуть на нашем сайте – посмотреть, как заполняется зал на этих программах.

– То есть вы не сомневаетесь, что три площадки Мариинского театра ежевечерне соберут примерно пять тысяч зрителей, притом что и остальные театры Петербурга не закрываются?

– Только наш очень серьезный труд в конце концов сделает этот проект успешным. К нему мы готовы.

– Какова репертуарная политика новой сцены?

– Каждый месяц мы будем переводить сюда из исторического здания четыре-пять спектаклей и показывать их два-три раза. В новых условиях спектакль предстоит смонтировать, осветить, нужно освоиться всем, кто двигает декорации, одевает артистов и т.д. Уж не говоря о том, что в старом здании совершенно другая фокусировка звука и здесь ее надо заново тщательно выверять. Как быстро пойдет этот процесс, зависит от того, сколько времени понадобится команде каждого спектакля на адаптацию к новой сцене. Мы рассчитываем к концу июля – началу августа набрать 18-20 названий. Это не так мало, учитывая, что всего в нашем репертуаре их чуть ли не сто. Есть спектакли, которые особенно хочется увидеть на этой сцене, есть те, которые могут и подождать. В каждом спектакле есть несколько составляющих успеха. Первая – мощь самого произведения. Вторая, если это исторические постановки, – сценография, потому что с точки зрения сегодняшней режиссуры их уже трудно анализировать.

– Могу поспорить: «Хованщина» 1960 года – один из лучших спектаклей Мариинки.

– Знаю, поэтому я его и дирижирую постоянно. «Хованщину» ставил Леонид Баратов, потом к ней прикасалась рука разных других режиссеров – нам нужно было вводить новых артистов хора, почистить массовые сцены. Но в основе всего – неизменные декорации Федора Федоровского. Вообще основа основ – могучее творчество великих художников, работавших в Мариинском театре: Коровина, Головина. Чего стоит одно коровинское «Подводное царство» в «Садко» – я хочу его здесь видеть! Но его нужно правильно осветить, тогда это будет не раскрашенный холст, а волшебная сказка. Только ни в коем случае нельзя, наполняя репертуар, что-то форсировать, подталкивать в спину. Я категорически не хочу отмен по техническим причинам. Мы знаем, что и парижская Опера Бастий, и Королевская опера в Лондоне поначалу имели огромные проблемы такого рода – вот этого я боюсь.

– А постановки специально для новой сцены?

– Конечно. Родион Константинович Щедрин по нашему заказу написал оперу «Левша», это будет мировая премьера. Еще одна премьера – балет Саши Вальц «Весна священная», его впервые покажем здесь, а затем в Париже. «Русалка» Даргомыжского. Даже презентация здания 2 мая будет не просто гала-концертом в костюмах, а своего рода спектаклем со сценарием на тему некоего превращения, перехода Мариинского театра из одного состояния в другое.

– Почему значительная часть горожан не приняла новое здание?

– То, что происходит в этом театре, и в историческом здании, и в Концертном зале, – предмет моего постоянного внимания и размышлений. Так что у меня не остается времени размышлять еще и о разных высказываниях, тем более малолитературных, насчет проекта, который для нас очень важен. Я задумался о другом – ведь первоначальное отношение может измениться. Вспомните, как отнеслись к акции Pussy Riot в храме Христа Спасителя: очень многим она показалась святотатством, вызвала возмущение. Я, кстати, примерно так же отношусь. Но потом уже другая часть общества возмутилась мерами, которые были приняты, посчитала приговор слишком жестким, сострадала тому, что девушкам предстоит провести годы в тюрьме. Вот видите, я уже поделил наше огромное общество на две части, а их значительно больше. В ситуации с появлением нового театра единственно для меня важная реакция и Петербурга, и всей российской общественности, к которой я буду предельно внимателен, – то, как через год будут реагировать на этот громадный сплав творчества архитектора, композиторов, художников, режиссеров, дирижеров, артистов.

Сейчас кое-кто скоропалительно назвал это чуть ли не градостроительной ошибкой. А что, Дворец культуры им. Первой пятилетки, который стоял на этом месте, был громадным градостроительным и художественным завоеванием? Не уверен. И Петербург в целом меняется, и Мариинский театр тоже – он ведь не был таким еще в 1960-х годах, а 150 лет назад был вообще другим. В 1960-е стало понятно, что коллектив задыхается в исторических стенах, тогда пристроили огромную часть здания. И многие выдающиеся артисты, в том числе Михаил Барышников, выросли в балетных классах в этой пристройке. Можно ли в принципе строить в исторической части города – или надо все, как башню «Газпрома», выносить на окраину в Лахту? Не думаю, что появление нового оперного театра в Лахте стало бы естественным гармоничным сценарием и для города, и для истории Мариинского театра. Повторю: у нас есть возможность за год-два добиться того, чтобы это здание воспринималось как часть единого богатого культурного пространства Петербурга. И я во многом уверен в успехе, просто потому, что мы больше других работаем.

Кстати, когда мы задумали Концертный зал – не спрашивали ничьего мнения, просто построили, причем очень быстро. Впрочем, никаких дебатов вокруг этого проекта тогда, кажется, и не возникло. Я, конечно, верю в высшие силы, мной что-то двигало, что-то вело к цели, и я к ней шел. В результате наш Концертный зал очень быстро завоевал признание – записи, сделанные в нем, сегодня имеют огромный успех во всем мире, и они скажут о достоинствах зала гораздо больше, чем любые слова, которые я могу произнести.

– Опера – искусство элитарное, о нем не каждый прохожий рискнет высказываться. В отличие от архитектуры, о которой судят все. Может быть, в отношении искусства идея демократизма ложная?

– У меня сильнейшее подозрение, и оно было все эти годы, когда мы занимались новым зданием, что архитектор все-таки лучше разбирается в архитектуре, чем все, кто о ней говорят. Не абсолютно все, но почти. Вот мы сейчас находимся в комнате, где я был уже месяцев восемь назад, и тут уже тогда внутри все было сделано. И снаружи, кроме самых верхних точек крыши, все было завершено. Но тогда – когда театр был в основном практически готов, главные контуры видны, – не только не возникло никакой полемики, не было в принципе никакого разговора. Может быть, просто лень было его заводить? А весь шум начался именно сейчас, когда еще не убрали заборы и не включили подсветку. Давайте поговорим, когда театр предстанет в полноте архитектурного замысла.

Что касается демократизма – есть ведь известный анекдот: какой-то офицер, увидев в Дворянском собрании Сергея Прокофьева, подошел к нему: «Вы Прокофьев?» – «Да». – «А мне ваша музыка не нравится!» Сергей Сергеевич ответил: «Ну, мало ли кого пускают в концерты...»

– Вы не раз говорили, что культура – единственное, что может сейчас создать положительный имидж России в мире. Но никакой последовательной политики в этой сфере как не было, так и нет. Вы, как авторитетный член общества, вхожий к первым лицам государства, можете на это повлиять?

– Мне не кажется, что России следует принять какой-то «план дьявола», который поможет ей вдруг резко взять и экспортировать всю свою культуру. Думаю, этот процесс должен идти естественным путем. Но какая-то более умная программа не помешала бы и мастерам, которых знает весь мир, и особенно – тут хочется сделать акцент – тем, кто стоит на пороге стремительной и яркой карьеры в национальном и мировом масштабе. Но этот процесс все равно будет не столько определяться сверху, сколько естественно возникать снизу.

Вот сейчас в рамках фестиваля «Лики современного пианизма» мы показываем не только знаменитых пианистов высокого класса, но и молодых. Но эти ребята – будущие победители Конкурса Чайковского. Или конкурсов Шопена, Рубинштейна, Клиберна, это такой уровень. Им по 15-16 лет – но ведь и Григорию Соколову было 16, когда он выиграл Конкурс Чайковского, для него даже переписали правила. И я тоже, кстати, сделал это для 17-летнего корейца Сенг Чжин Чо, который взял бронзу, но мог и выиграть. Я намерен годы, которые смогу продолжать руководить Мариинским театром, значительную часть своего времени, усилий, энергии отдать юному поколению, помогать молодежи найти себя.

– 2 мая вам исполняется 60 лет – в советские времена в этом возрасте провожали на «заслуженный отдых». Понятно, что в вашем случае об этом речи нет, но все-таки у вас есть еще глобальные планы – или вы будете развивать то, что уже наработано?

– Есть два-три немаловажных в моей жизни проекта, участие в которых, возможно, примут многие. Но сейчас, мне кажется, об этом даже грешно говорить. Мы открываем новый театр, и главное – думать не про мой юбилей или возраст, а про то, чтобы он зажил нормальной интересной жизнью.