Забытая прима Большого показала себя на бенефисе во всем блеске

В последние годы имя Надежды Грачевой редко встречалось среди участников премьер Большого и его победных зарубежных гастролей. Лицо Большого последних лет правления Григоровича, она оказалась на вершине карьеры в таком юном возрасте, что для некоторых зрителей давно уже обитает где-то на Олимпе рядом с Максимовой и Семенякой. Другим она сегодня просто неизвестна – немногие помнят ее феерические первые выходы в «Лебедином озере», «Баядерке» и «Сильфиде», в начале 1990-х расколовшие балетоманов так же, как сегодня дебюты другой восходящей звезды Большого – Натальи Осиповой. Но если юная Осипова получила в свои хореографы молодого и амбициозного Алексея Ратманского, благодаря которому ее открыл большой балетный мир от Лондона до Нью-Йорка, то на долю Грачевой достался Юрий Григорович, к тому моменту увенчанный всеми наградами и уставший от многолетней власти.

Опытный глаз главного хореографа страны сразу определил в Грачевой не просто хорошие данные, но новые для современной балетной эстетики возможности. Мягкие ноги, легко поднимавшиеся прямо к уху, точеная форма которых была подчеркнута изысканно выгнутой стопой, элегантно «пели» в медленных адажио и давали упругость в прыжковых аллегро. Девочку из Алма-Аты, где начинала учиться Грачева, перевели в Москву и с имперской лихостью взвалили на нее весь репертуар Большого. Он был слишком однообразен, чтобы быстро выковать из балерины актрису, и достаточно объемен, чтобы придавить ее своей мраморной тяжестью. Выросшая в духоте узкого и однообразного репертуара, Грачева стала восприниматься как балерина одной – агрессивной – эмоции и одного – позднесоветского – стиля.

Для своего бенефиса Грачева выбирала только те образы, в которых никогда в Большом не выступала. Но и при этом ее пожелания не простерлись дальше привычного московского репертуара: в программе не мелькнули ни излюбленные более молодыми балеринами Аштон и Макмиллан, ни интригующие молодых Эк и Килиан. Вместо этого были заявлены фрагменты лжефокинской «Шехеразады» в интерпретации Андриса Лиепы, «Золотого века» Григоровича, «Кармен-сюиты» Альберто Алонсо и «Мадам Бовари» американца Майкла Шеннона, а также фрагмент «Пробуждения Флоры» Петипа, реконструированный Юрием Бурлакой, с третьим актом «Дон Кихота» вместо привычной бисовки.

Но в этой странной окрошке Грачева предстала актрисой, которая не зависит ни от уровня исполняемой хореографии, ни от других изменчивых факторов. Она может быть неожиданно убедительна – смела и притягательна – в «Кармен-сюите», может быть победоносна в классике «Пробуждения Флоры» или по-детски прямолинейна в нелепых извивах «Шехеразады». Но всегда ее выход на сцену – это потребность общения с залом и запредельный уровень профессионализма. Даже засвеченная в постановках, оспаривавших место худших московских премьер предыдущего десятилетия, Грачева преодолела художественный вакуум – в одиночку, только благодаря собственному исполнительскому мастерству, тихо отточенному в те годы, когда она выпала из числа ньюсмейкеров Большого. Она сама уже может стать героиней балета о бескомпромиссности и любви к искусству. Поставьте же его.