Почему крыса, сунувшая нос в книгу, приобрела всемирную популярность

По большому счету «Фирмин» – роман о волшебной силе слова, которое вершит невозможное. Например, превращает довольно неприятного шерстяного зверька в одинокого страдальца, которому невозможно не сочувствовать, пусть и сквозь улыбку.

Теперь и сам Сэвидж в своих интервью готов признать, что все в его жизни, сложившейся как будто не слишком удачно (см. врез), в итоге получилось правильно. Не имей он опыта лузера, никогда не написать бы ему этой сентиментальной без соплей и восхитительно остроумной книжки о потерянном и одиноком существе, книжки, которая оказалась... Читатель ждет уж рифмы, да-да, лови, лови ее скорей – книжка оказалась невероятно успешной, переведена на 12 языков и, как видите, добралась до России.

Хотя переводить ее на испанский ли, японский или русский, очевидно, нелегко. Весь кружевной текст этого романа – озорная игра с мировой литературой, традициями, отголосками из Джойса, Диккенса, Шекспира, Сервантеса, Китса, Лоуренса, Толстого и Достоевского, но это-то бы ладно, это перевести вполне можно, однако также и с бульварной американской литературой, желтой прессой, шлягерами, которым лучше бы находить местные эквиваленты. Елена Суриц в целом находит их вполне успешно. «Ода к ночи», например, которую сочиняет романтический Фирмин, начинается словами «Горные вершины спят во тьме ночной», а на его матери-крысе оказывается «синенький скромный платочек» и т. д.

Сам Фирмин – тоже эманация целого литературного направления. И если подыскивать русские рифмы, перед вами наш Акакий Акакиевич, Макар Девушкин, Самсон Вырин и подпольный житель Достоевского в обличье шерстистого зверька. В полном соответствии с указанной литературной за непритязательной внешностью таится пылкое, любящее сердце и почти врожденная влюбленность в изящную словесность. Ведь родился Фирмин в подвале книжного магазина, в ворохе конфетти, нарванного острыми зубами его матери из джойсовских «Поминок по Финнегану». Ну как тут было не заболеть литературой и Словом?

Любопытно, что, цитируя классиков и не только, Сэвидж создает в итоге вовсе не прохладный постмодернистский коллаж из чужих текстов – нет, чудесным образом он осваивает и делает чужое строительным материалом собственного, теплого и живого образа. Хотя и печального, конечно, – Фирмин замкнут в клетку. И трущобы, в которых он жил и родился, Сколли-сквер в Бостоне, вот-вот должны уничтожить, закатать в асфальт, а значит, еще один устоявшийся кусок мира, пусть грязного, но живого, погибнет. Однако печалиться всерьез все же не получится. Потому что все равно останется литература, останутся слова. «Сух и холоден мир, и прекрасны слова. Слова прощания и прощения, прощания и привета – от маленького Великому».