Мадам Честертон в интерьере эпохи и близкого круга друзей

Парадоксальным образом советская эпоха породила плеяду блестящих переводчиков. Нина Демурова, Наталья Ман, Николай Любимов, Нора Галь, Рита Райт-Ковалева, Соломон Апт и другие, которых было и осталось еще много. Их много, а Трауберг одна.

И это не значит, что они менее достойны или талантливы, нет, просто она была другой, ни на них, да и ни на кого не похожей. «Оставаясь в мире, она миру не принадлежала», – как сказано в первой, мемуарной части книги, которую составили воспоминания Анны Шмаиной-Великановой, Григория Кружкова, Нины Демуровой, Бориса Дубина, Алексея Юдина, сына Натальи Леонидовны Томаса Чепайтиса, Пранаса Моркуса. Инаковость Трауберг проявлялась разнообразно, но кратко можно обозначить ее словом «миссионер» – вот тот самый «дар и крест», который Трауберг несла на редкость свободно и кротко, проповедуя «просто христианство» и за дружеским столом, и в публичных беседах, и в переводах.

Ее любимыми авторами стали Честертон и Льюис, популяризаторы христианства в охладевшем к вере ХХ веке. Позднее к ним добавился и добродушный беллетрист Вудхауз. Трауберг слушали неизменно жадно – и те, кто приходил к ней в гости, и те, кто посещал ее лекции, и те, кто включал по радио ее передачи уже в 2000-е гг., радуясь ей такой, какой она была.

Излучавшей счастье особого рода, которое напоминало о заповедях блаженства, как пишет о ней Анна Шмаина-Великанова, лившей на окружающих «сладость и свет» (вудхаузовский рецепт райской жизни). Это с одной, небесной стороны.

С другой, вспоминает Алексей Юдин, в гостях у одного литературного семейства в Лондоне знаменитая русская переводчица попросила вместо ритуального чая вина и после нескольких бокалов вдруг безмятежно уснула, подвергнув хозяев серьезному испытанию.

К этому живому и прекрасному портрету составители Елена Рабинович и Мария Чепатийте добавили кружные «клейма», решившись на рискованный, но совершенно оправдавшийся эксперимент.

Во вторую часть книги они поместили тоже мемуары, но вовсе не о Трауберг, а о тех, кого она близко знала, с кем общалась. О Сергее Аверинцеве, которому посвящено ироничное и веселое эссе Ольги Седаковой, о «Патере» – отце Станиславе Добровольскисе, к которому паломничала московская и литовская интеллигенция, Наталья Трауберг в том числе (эссе отца Евгения Генрихса). Об отце Илье Шмаине (воспоминание Елены Рабинович), о Саше Васильеве, книготорговце, о котором рассказал поэт Томас Венцлова. И о других известных в узком кругу людях, живших во времена полуночных бесед, невольно жесткого деления окружающих на своих, посвященных, опознающих коды, и не своих, в эпоху, когда в этом узком кругу посвященных любить было легче, чем ненавидеть, как сказал Пастернак. Рассказать и об этом – точный ход, потому что Трауберг, не принадлежа этой среде полностью, тем не менее от нее была неотделима.

Наконец, третья и последняя часть книги опять не о Наталье Леонидовне – здесь собраны филологические работы очевидно знавших ее Федора Успенского, Томаса Венцловы, Нины Брагинской и других, работы, отчасти очерчивающие круг ее интересов и свидетельствующие о ней как о филологе, которым она, правда, себя не считала.

На панихиде по Трауберг отпевавший ее священник сказал: «Она была очень красивая женщина!»

Судя по сборнику «Дар и крест», по чудным фотографиям ясноглазой и неотразимо обаятельной и по воспоминаниям – в точности так оно и было. Очень красивая.