Третьяковская галерея показала короткую историю русского рисунка

Эта выставка, как и все, что делает отдел графики Третьяковки, – вереница небольших, но доставляющих удовольствие открытий. Графика выставляется редко – таковы условия хранения – и поэтому не может приесться, как живопись, часто занимающая одну и ту же стену всю нашу жизнь. Так что об акварелях, пастелях и рисунках приходится вспоминать по случаю и с радостью разглядывать в них нечто для себя новое. На этот раз повод, по которому вытащили листы из запасников Третьяковской галереи, – техника, и самая что ни на есть популярная.

В названии «Карандашный рисунок: от Ореста Кипренского до Казимира Малевича» есть некоторая заведомая неточность – на выставке присутствуют вещи, созданные и раньше, и позже, чем рисунки упомянутых в названии художников. Но эти фамилии недаром титульные: первая ознаменовывает рождение зрелой русской живописи, вторая – синоним смерти живописи мировой. Рисунок же начал умирать еще раньше – с опытами импрессионистов, с возникновением фотографии.

Конечно, после того как люди взяли в руки фотоаппарат, карандаш они из рук выпустили. Зарисовка перестала быть единственным способом фиксации зримого. Но стоит ли доказывать, что мастерский рисунок куда лучше, чем заурядная фотография, фиксирует, например, человеческое лицо. Знаменитый портрет молодого Александра Блока, нарисованный Константином Сомовым в 1907 г., значительно ближе к поэзии, чем все известные фотопортреты великого поэта.

В зале с рисунками Ильи Репина и Валентина Серова – они висят почему-то через один, словно на соревновании, – просто не знаешь, чьей руке отдать предпочтение, тут все восхищает и на голову превосходит более чем скромный рисунок Казимира Малевича «Строитель». Но автор «Черного квадрата» предугадал, что будущее за идеологией, лозунгами и массами, а не за личными умениями и восхищением изгибами женских спин.

Начинается же экспозиция с прекрасной поры русского рисунка, когда наши художники перестали догонять европейских, а стали такими же, как они. Романтические рисованные портреты Ореста Кипренского – такой же значимый факт и гордость русской культуры начала позапрошлого века, как и пушкинская лирика. Легкий карандаш Кипренского и донес до нас облик ее адресаток.

Неожиданно, что в рисунках, служащих только подготовительным этапом для картин, особенность автора может проявляться даже ярче, чем в больших полотнах. Прекраснейший Василий Тропинин в характерных, но примирительных зарисовках людей смотрится просто-таки русским Рембрандтом. А вот гениальный певец жизни малого русского человека Павел Федотов остается в рисунках таким же мизантропом, как и в живописи. Трудно было ожидать и что оглушительно цветистые бабы в сарафанах Филлипа Малявина так же громогласны и в карандашных эскизах.

В общем, скромная по количеству собранных работ выставка может дать больше поводов для размышления и удовольствия, чем грандиозные и надуманные выставочные проекты.