Пушкинский отдал лучшее детям

Много детей – это тяжело. Даже если они на картинах, но ведь как живые, и хотя не галдят, зато как пронзительно смотрят – прямо на вас. Долгий детский взгляд и в жизни выдержать не легко – никогда не поймешь, что у ребенка на уме, а когда знаешь, что смотрящее на тебя с картины дите давным-давно умерло, часто даже не успев вырасти, то ожидаемое от детской выставки умиление не приходит.

Это не праздное рассуждение, а робкая попытка разобраться, почему выставку «Детство. Отрочество. Юность» смотреть не легко. Вроде и не такая уж она большая: 170 работ, девять небольших залов, каждый тематический, много маленьких шедевров и произведений великих художников.

Картины сгруппированы по сюжетам, независимо от времени создания, славы создателя и ранга музея, где они хранятся. Так что портрет Карла II в раннем детстве (в девчачьем платьице), написанный неизвестным художником в 1630 г., привезенный из Лондона, соседствует с эскизом Михаила Нестерова к «Видению отроку Варфоломею», 1889 г., Третьяковская галерея (раздел исторических персонажей в детстве).

Стилистический разнобой не мешает, а скорее разнообразит процесс смотрения. И если близость пленительного изображения Клары Сирены Рубенс, которую кисть отца сделала бессмертной, с анонимным детским портретом из Ярославского музея не смущает, то уж московские «Дети» Валентина Серова почти родня парижской «Девочке с кошкой» Огюста Ренуара (музей Орсэ).

Но торжества демократии, как известно, в искусстве не случается, и привезенный из Дрездена портрет мальчика Агостино Каррачи, строгий и нежный, серо-коричневый, с бледными мазками губ, рифмующихся с вишенками в руках, первенствует среди соседей. Но и написанный через четыре века мальчик Алексея Пахомова сияет синевой одежд, утверждая торжество цвета над сюжетом.

На выставке, к слову, немало холстов, не ласковых к ребенку, художники спокойно писали детей как предмет, решая в картинах чисто пластические или стилистические задачи. Так, дети на картине Франсиско Гойи – явно декоративный элемент, важный не более, чем бычий пузырь, который они надувают (раздел про детские игры). При этом – праздное наблюдение – отцовская или материнская (случай Зинаиды Серебряковой) рука к детям теплее и снисходительнее, чем нанятого портретиста или случайного бытописателя. И тут не только в любви дело – к своим детям относишься терпимее.

Начинается выставка, естественно, с идеала материнства – мадонны с маленьким Иисусом, написанной художником круга Ботичелли, а заканчивается разделом «Художник как ребенок», где зрители наконец-то не увидят детей и глазом отдохнут, например, на абстрактной композиции Василия Кандинского, которая, конечно, не ребячество, но надо же было пошалить и кураторам выставки, собиравшим экспозицию почти год и, наверное, очень уставшим от младенцев, отроковиц, юношей и девушек.