В венском Бургтеатре радикальная интерпретация «Федры» Расина

«Федра» Расина в венском Бургтеатре напоминает, как много сценаристы нынешних телесериалов позаимствовали у классицизма и как важно продлевать жизнь фестивальным спектаклям

Блистательная Федра Суньи Меллес / Burgtheater

Ипполит в пижаме, откровенно соблазняющая его Федра, близкое к стриптизу срывание одежд... Зрителю есть от чего впасть в ступор на спектакле венского Бургтеатра. При том что ставить «Федру» в Вене опасно. Эстетов может покоробить отсутствие в переводе расиновского ритма, чистоты и элегантности языка, завзятые театралы наверняка сравнят премьеру со спектаклем Патриса Шеро, привозившимся на берега Дуная еще в 2003 г. и до сих пор не изгладившимся из памяти.

Режиссер Матиас Хартман собрал команду, от которой бы не отказался и Шеро. Он пригласил художника Йоханнеса Шюца, соавтора многих постановок Петера Мусбаха и Юргена Гоша, а также бразильско-американского хореографа Исмаэля Иво, руководящего сейчас танцевальной программой Венецианской биеннале. И перевод у Хартмана новый, выполненный недавно Симоном Верле.

Декорация проста до гениальности. Сцена закрыта огромным щитом, который периодически поворачивается вокруг оси – порой до конца, а иногда только начиная, но так и не завершая поворот. Одна сторона у щита белая, другая черная: простодушная, но эффектная аллюзия на непостоянство судьбы в целом и переменчивость настроения в частности.

Могла ли думать Федра (ее играет блистательная Суньи Меллес, уроженка Люксембурга с венгерскими корнями), выходя замуж за афинского правителя Тесея (Паулюс Манкер), что однажды будет ждать его невозвращения из дальнего путешествия? И с облегчением воспримет известие, что Тесей не вернется? Известие окажется ложным, но оно запустит череду необратимых последствий. Федра влюблена в своего пасынка Ипполита (Филипп Хаус), влюблена в буквальном смысле слова безумно, вплоть до того, что готова оклеветать его в глазах Тесея.

Холодноватая отстраненность игры лишь подчеркивает накал эмоций, бурлящих в диалогах и монологах. Умопомрачение оказывается платой за готовность отдаться на волю страстей, пренебречь долгом и стремиться к инцесту, пусть и не прямому. Бессилие Федры перед судьбой – одно из многих обстоятельств, роднящих ее с героями двух пьес, что вдохновили в свое время Расина: «Ипполита» Еврипида (428 г. до н. э.) и «Федры» Сенеки (62–65 гг. н. э.). И это же – то немногое, что роднит ее с авторами современных телесериалов, погруженных в телестрасти, но не успевающих за сотни серий прописать характеры и судьбы.

Время определяется по редким, но точно выбранным деталям, а не по массированному их присутствию. Пушкину было достаточно одной реплики в адрес воспитателя Ипполита Терамена (Ханс-Михаэль Реберг) – «аббат и сводник», – чтобы расставить точки над i. Ради точных деталей Хартману пришлось перенести действие в наши дни, облачить героев в современные одежды и, видимо, не без труда удержаться от мобильников на сцене. В результате он получил что хотел: напряженный сюжет, полные неожиданной иронии мизансцены и то итоговое ощущение искусства, которым театр наверняка балует сегодня меньше, чем во времена Еврипида (правда, и конкуренция на культурном поле с тех пор сильно выросла).

Расин в постановке Хартмана стал одним из главных событий последнего Зальцбургского фестиваля. Сейчас спектакль вошел в репертуар венского Бургтеатра: «Федра» изначально была совместным проектом Зальцбурга и Вены.

Многие критикуют Зальцбург за склонность к совместным постановкам с репертуарными театрами. Но если раньше успешные спектакли игрались фестивалем по два-три лета, то теперь можно предложить публике больший выбор, снизить расходы на постановки и обеспечить им долгую жизнь. «Федра» того стоит.

Кажется, будто искусство интерпретации достигло в современном театре апогея. Многих, особенно в России, раздражает осовременивание классических текстов. Но Хартман точно расставил акценты у Расина, далекого от иллюзий относительно силы и роли государства, которые питал его старший современник Корнель. Уделом подданных что при авторитарной власти, что при ограниченной демократии оказывается личная жизнь. Если свобода лишена других форм, именно личная жизнь превращается в бомбу замедленного действия. Безумие оказывается тем запалом, который может сработать, а может и нет. Федре не повезло.