Книга «Достоевский-экономист»: итальянский славист сэкономил на чтении предшественников

В книге «Достоевский-экономист» Гуидо Карпи настолько увлекся влиянием экономики на Достоевского, что забыл заглянуть в работы предшественников

Магазин «Фаланстер», всегда подчеркивающий левизну своих взглядов, на этот раз издал сборник идейно близкого профессора Пизанского университета Гуидо Карпи «Достоевский-экономист», в котором демонстрируются возможности марксистского подхода к художественному тексту и мировоззрению автора.

Первая часть книги посвящена обзору экономического развития России 1840–1860-х годов. Особенно подробно Карпи останавливается на кризисе конца 1850-х. Рост инфляции и безденежья, разорение одних и случайное обогащение других, фетишизация денег – все это, по мнению Карпи, не могло не повлиять на Достоевского. Хотя о самом Федоре Михайловиче Карпи поначалу регулярно забывает. Зато тщательно анализирует роман его старшего брата, Михаила Достоевского, с характерным названием «Деньги» – сущий подарок для марксиста: поступки и отношения всех его персонажей пропитаны «экономическим детерминизмом». Причем до такой степени, что в конце концов поведение героев «утрачивает последовательность и достоверность». Иначе говоря, роман получался до того дурным и тенденциозным, что Михаил Михайлович бросил его, не окончив.

О Федоре Достоевском Карпи вспоминает во второй части, в которой и сообщает читателю немало интересного. Оказывается, в «Братьях Карамазовых» «отношение к деньгам становится источником целой серии роковых намеков, предопределяющих судьбу главных героев». Попутно обнаруживается, что маниакальная мысль об обогащении пронизывает помыслы и множества других героев Достоевского, но вместе с тем их любовь к деньгам часто оказывается платонической. Ново это звучит разве что для итальянских студентов, российские школьники узнают об этом при обсуждении образа Раскольникова и подлинных мотивов убийства. Не говоря уже о том, что про роль денег у Достоевского вообще писали много и на всех языках. И не только Адорно и Беньямин, на которых упрямо ссылается Карпи, – а такое количество исследователей (от Рудольфа Нейхейзера до Иоганна Хериша и Юлии Шталь), что начинаешь думать о неупоминании работ предшественников как о сознательном, хотя и таинственном по цели приеме.

Иначе как объяснить, что не упомянута и другая посвященная Достоевскому книга – «вульгарного социолога» Валерьяна Переверзева, принципам которого Карпи и пытается следовать? И как интерпретировать полное отсутствие ссылок на «новую экономическую критику», давно и плодотворно занимающуюся как раз влиянием экономики на эстетику и мировоззрение автора?

И все же выход книги Гуидо Карпи на русском языке – явление скорее отрадное. И не только потому, что те статьи сборника, которые не связаны с экономикой, более качественны, но и потому, что для отечественного литературоведения изучение связей экономики и литературы по-прежнему экзотика. И если задача «Фаланстера» состояла в том, чтобы вбросить в российский литературоведческий обиход экономическую тему и таким образом расширить сознание наших исследователей, публикация Карпи выглядит, в общем, осмысленной.