Фильм «Звери Дикого Юга»: Апокалипсис глазами дитяти

Дошкольного возраста девочка по прозвищу то ли Щеночек, то ли Оладушек проживает с отцом в развалюхе, похожей на подвергшуюся бомбардировке подмосковную дачу. С утра суровый папа кормит ее полусырой курятиной, а вечером берет на посиделки с соседями, где виски с пивом льются до утра. Мама из семьи исчезла много лет назад, близ поселка под воздействием приближающегося урагана вот-вот прорвет дамбу – переселяться в муниципальное жилье неформалы, однако, не хотят. Сюжет, который, будучи отдан сердитому британцу, стал бы социальной драмой, а борзому россиянину – социальным фильмом ужасов, в руках американского дебютанта Бена Зайтлина переходит в плоскость чистого магического реализма. С помощью простого приема: под взглядом ребенка (камера редко поднимается выше верхушек сочных прибрежных трав) бурьян, которым зарос огород, превращается в волшебную чащу, гора мусора – в смотровую площадку, откуда можно любоваться закатом, а грядущий природный катаклизм, апокалипсис, – в чудо, ожидание которого не мучительно, но томительно и сладко: дети любят пугаться.

В прошлом году на «Санденсе» показывали кинопоэму «Джесс и Мосс», похожим образом эстетизирующую детское одиночество, – в ней каникулы титульных героев понемножку начинали напоминать ссылку: становилось понятно, что с дачи, где в отсутствие старших они так весело проводят время, их просто некому забрать. Детские пред- или постапокалиптические скитанья – очень американский сюжет, конечно, напрямую связанный с национальным самоощущением. Посмотрев конкурс очередного «Санденса», где половина фильмов посвящена потерянному юношеству – будь то старшеклассница-лесбиянка, которая сбегает из дому, или жертва секты, бегущая оттуда домой, – стоит проехаться по близлежащим скалистым пустошам Юты. Там легко почувствовать, что американцы третью сотню лет ощущают себя школьниками, заброшенными в огромное игровое пространство какого-то вселенского торгового молла. Можно орать, играть, питаться одними десертами – но слишком бесприютно под бездонным небом без взрослых. А спросить, зачем это все и чем закончится, не у кого. И праздник непослушания превращается в элегию потерянных детей.

Мир, вне сомнения, принадлежит детям – но они не знают, что с ним делать, и в отсутствие взрослых имитируют их жизнь. Маленькая героиня «Зверей» весь фильм только и делает, что подражает папе: характерна сцена, где она, неистово изображая приготовление ужина, кипятит в кастрюле невнятную жижу и в итоге сжигает дом к чертям. Однако горький опыт ничему не способен научить – дитя продолжает эксперименты, живо нащупывая границы возможного.

Если магистральная тема пожилой европейской культуры – потерянная невинность, то юная американская рефлексирует по поводу невинности, с которой никак не удается расстаться, по поводу невозможности обретения опыта. Не зря здесь родился золотой жанровый стандарт на эту тему – «Американский пирог»: мысль, проникшая в массовую культуру, явно свербит в подсознании нации. Вот это – зачеркивание опыта, проживание каждого дня с чистого листа, эсхатологичность сознания, которой парадоксально не противоречит ежедневный оптимизм и умение по-детски удивляться происходящему, – и объединяет российскую и американскую ментальность, самосознание народов двух крупнейших ядерных держав, детей, которые, затаив дыхание, ждут конца света.