Авиньонский фестиваль - 2012: Гамлет идет на Болотную площадь

Для неклассического танцовщика из России у Федотенко уникальный опыт. Он работал с мэтрами современного танца (Матильда Монье, Франсуа Верре) и «нового цирка» (Матюрен Болз), основал во Франции собственную компанию Autre MiNa. А в «Авиньоне-2012» участвует в программе Sujets a vif, по правилам которой артист сам находит себе режиссера. Федотенко выбрал известного авангардиста Франсуа Танги и сделал с ним спектакль, сочетающий изощренность театрального языка с актуальной политической проблематикой.

– Почему вы стали Митей?

– Я всегда им был. Полное имя – это только для паспорта. А так Митя, близко к Достоевскому. Как у любого русского артиста, у меня есть мечта – сыграть Достоевского и Гамлета.

– Первым оказался Гамлет.

– Вообще-то первой оказалась «Федра» Цветаевой. Этой весной мы вчетвером, моей компанией Autre MiNa, поставили «Федру» на русском, французском, литовском и английском языках. В труппе я, моя жена Наташа, литовская артистка и француз. Мы решили, что каждый будет говорить на родном языке. Ну и английский возник сам собой.

– Это современный танец с декламацией?

– Про жанры в русском понимании здесь говорить сложно. Здесь есть текст, есть сюжет, есть танец, есть цирк (не такой, каким его представляют в России, а такой, как у Матюрена Болза, например, – его спектакль «Гудрон и перья» несколько лет назад привозили на Чеховский фестиваль, я там участвую).

– Вы впервые работали с Франсуа Танги?

– Да, по правилам программы Sujets a vif артисту Авиньонским фестивалем выделяются деньги на постановку и он должен сам найти режиссера. Но не того, с кем работал до этого.

– И вы сразу поняли, что будете работать с Танги? И ставить «Гамлета»?

– В прошлом году в Авиньоне я участвовал в «Коротком замыкании» у Франсуа Верре. И там был эпизод, где мы использовали сюжет «Гамлет-машины» Хайнера Мюллера. Тогда я подумал: «Как было бы здорово сделать полноценный спектакль по «Гамлету»! И тут мне предложили участвовать в Sujets a vif. И я сразу сказал, что хочу, чтобы это был Гамлет! И имя Танги возникло совершенно естественно. Верре и Танги – братья по духу. Конечно, я мечтал поработать с Танги. И когда я позвонил ему и рассказал про идею Гамлета, оказалось, что ему это тоже очень интересно. Танги никогда не видел пластического Гамлета и не разрабатывал этой темы.

– С чего началась работа?

– Сначала все-таки был Шекспир. Но меня тянуло к Хайнеру Мюллеру, к его пьесе «Гамлет-машина», к современности. Вышло так, что текст пьесы – а там всего семь страниц – я прочитал на русском, когда мы уже почти закончили спектакль. До этого читал по-немецки, по-французски. Звонил Маттиасу Лангхоффу, который много работал с Мюллером, чтобы спросить, правильно ли я понимаю текст. Лангхофф рассказал, что они репетировали с Мюллером шекспировского «Гамлета» в Берлине в тот момент, когда падала Берлинская стена. Но это же часть и моей жизни! И мой космополитизм, и распад СССР, и то, что происходит в Москве сейчас, – в спектакле звучат свежие записи митингов, Явлинского и Чириковой. И Мандельштам на английском языке. И Шостакович там есть. Все это я приносил Танги. Мне нужно было, чтобы он помог поднять текст и чтобы это было понятно французским зрителям.

– Как танцовщик начинает читать монолог Гамлета по-французски?

– Я стал вводить текст в свои спектакли три года назад. Мне показалась очень близкой мысль Жака Дерриды о том, что рано или поздно каждый человек побывает в шкуре иностранца и что вопрос гостеприимства всех касается. Тогда я вспомнил, как начиналась наша французская жизнь. Мне было 24 года, когда я получил стипендию французского правительства: мы с женой Наташей выдержали конкурс – 400 претендентов на 24 места – и поступили в Национальную школу современного танца в Анже. Я понимал: если не сорвусь из Москвы, так всю жизнь и буду изобретать свой российский велосипед. Он, конечно, тоже едет, но в мире давно придуманы и другие модели. Но в Анже мы оказались в ситуации, когда вместе с нами учились 18-летние дети. Нам нужен был сценический допинг. Для выпускного экзамена я поставил 25-минутный балет на музыку Шнитке. Этот номер увидела Матильда Монье, руководитель центра современного танца в Монпелье, и сказала: «Неважно, что про вас говорят. Я вижу вас и все понимаю». Так мы оказались в Монпелье стажерами в труппе Монье. Я стал ставить.

– С вами на сцене музыкант Бертран Блессин – ваше зеркальное отражение: вы оба в масках, оба в красных куртках.

– Я воспринимаю маску как марлю, сквозь которую нужно пропустить наши эмоции. А с Бертраном у нас дуэт-соната (в музыке есть такое понятие). С Танги получался скорее манифест Гамлета. С Бертраном мы его смягчили, перенесли акцент на сонату. Удивительно, как Бертран согласился на то, что ему дали так мало сыграть. Он же мультиинструменталист! Он может все! А в «Гамлете» только гитара и клавиши.

– И цикады.

– Да! Я думал об этом! Поскольку площадка открытая – внутренний дворик церкви, – я понимал, что будут цикады. И мы хотели их использовать. Но тут сложный погодный момент. Цикады начинают пилить, когда температура воздуха выше 24 градусов. Мы их, конечно, спровоцировали звуком, но это счастье, что цикады включились!

– А сценография: грубые жестяные столы, прозрачная ширма, за которой Гамлет переодевается в платье Офелии, манекен... Это все тоже вы придумали?

– Да. Я все придумал и нарисовал, учитывая и гортензии, и статую Девы Марии в углу дворика. Я же заранее знал, на какой площадке будет спектакль. У меня в сценографии учтен каждый куст. Но вот посреди дворика в прошлом году росла пальма. Зимой она замерзла, и ее спилили. А мне никто не сказал! А я на нее рассчитывал!

Авиньон