Процесс Pussy Riot - первый народный сериал

Чем ближе процесс над Pussy Riot к драматическому финалу, тем яснее, что это первый в России истинно народный сериал. В том смысле, что народ стал в нем не только потребителем, но и принял активное участие в создании. Социальные философы давно объяснили нам, что власть и капитал научились отчуждать реальность в зрелище, а современный человек потребляет информацию как товар. В том, как общество следит за происходящим в Хамовническом суде, несомненно, есть эта жажда шоу и отношение к драме как товару, тем более яркому и желанному, что это драма абсурда. Но появилось и кое-что новое.

По сравнению хотя бы с судом над Ходорковским и Лебедевым, таким же резонансным и местами не менее абсурдным (обвинение в краже нефти у самих себя). Тот сериал был целиком государственным, срежиссированным властью от начала до конца и в первом, и во втором сезоне. Отчасти из-за политического контекста, гораздо менее напряженного, чем сегодня. Отчасти из-за того, что участники и предмет разбирательства были менее прозрачными: на сторонний взгляд, бизнес дело все-таки мутное, и гражданин обыватель никогда не может быть уверен, что способен уследить за всеми тонкостями сюжета. Это, несомненно, развязывает постановщикам руки и позволяет контролировать процесс без опасений, что комментаторы найдут в нем очевидный вздор, а если и найдут, их всегда можно обвинить в некомпетентности. И снова легализовать абсурд, явно или неявно апеллируя именно к непрозрачности. К тому, что сюжет шоу построен на внутреннем, не вполне доступном пониманию обычного зрителя конфликте власти и капитала, то есть субъектов, равно чуждых наблюдателю и далеких от него.

С делом о «кощунстве» такой фокус уже не проходит. В этом вопросе, как в кино и футболе, каждый может найти для себя возможность суждения. Именно об этом говорят и обилие комментариев со всех сторон (от серьезных разборов до пещерных воплей), и вакханалия «лайков» и перепостов в социальных сетях, тоже ставших намного более существенным фактором процесса, чем в начале и середине нулевых, когда медиасреда формировалась скорее традиционными средствами массовой информации. В сущности, то, что происходит вокруг дела Pussy Riot, можно назвать попыткой общества оспорить монополию государства на зрелище.

Социальные сети стали способом заявить власти не только и, может быть, даже не столько о несогласии, сколько о том, что отныне мы хотим создавать сериал сами. Назначать, кто будет в нем героями и злодеями, а в перспективе (пока, очевидно, гипотетической) даже влиять на сюжет. В связи с этим можно вспомнить прогноз итальянского философа Джорджо Агамбена: «Новым в грядущей политике является то, что она будет уже не борьбой за захват государства или за контроль над ним, а борьбой между государством и не-государством (человечеством), необратимым выпадением единичного как любого из государственной организации. И это не имеет ничего общего с обычными социальными требованиями к государству, которые в последние годы нашли свое выражение в многочисленных протестных акциях.» (Книга «Грядущее сообщество»).

Осознание этой ситуации должно приводить, в частности, к этической ответственности за то, что каждый из нас делает в новой медиасреде, как формирует сериал. Ведь государство отвечает нам не только усилением репрессий. Оно начинает игру на том же информационном поле, продвигая на него собственный мусорный товар, чтобы вернуть себе право распоряжаться зрелищем целиком. Пример – создание фиктивных новостей-провокаций, таких, как вброшенное на днях сенсационное известие о поддержке Pussy Riot видным дирижером и государственником Валерием Гергиевым. Понятно, что фейк санкционирован властью, иначе ответом на него стало бы не дежурное опровержение Мариинского театра, а судебный иск. Понятен и смысл производства липовых новостей: это умножение абсурда и стремление переложить его груз с государства на зрителей, раз они имели наглость включиться в создание шоу. Зрелище требует эмоций, а значит, их надо подогревать, иначе на первый план выйдут логика и факты, которых законы массового представления не терпят. Но ответственность означает не столько наше моральное беспокойство (я пью чай с плюшками, а девушки сидят в СИЗО), которое щекочет, по сути, ту же потребность в зрелище, сколько последовательное сопротивление любой лжи, исходящей от власти, даже если эта ложь нам приятна. Это наша информационная безопасность, и она зависит только от нас. Хорошо бы не забывать, что мы влезли в этот сериал и сделали его народным не потому, что он нам нравится, а, напротив, потому, что хотим его отменить.