«Богема» Пуччини в Зальцбурге: Анна Нетребко украсила собой премьеру сезона

Участие суперзвезды Анны Нетребко предсказуемо обеспечило спектаклю успех и кассу. Примадонна спела партию Мими прелестно – живо и непосредственно, да и сценический образ, придуманный режиссером, оказался ей впору. Нетребко изображала девчонку-оторву, почти тинейджера, которая не избавилась от подростковой угловатости движений. В черных ботиках, короткой юбчонке, лайковой курточке-обдергайке она выглядела трогательно хрупкой и беззащитной. С ее сценическим образом приходил в противоречие голос – сильный, наполненный страстью, грудной, с недавно появившимися меццовыми обертонами – голос зрелой, чувственной дамы. Замечательный тенор Петр Бечала (Рудольф) не уступал партнерше: пел, как всегда, искренне и тепло.

Вряд ли при Жераре Мортье, Петере Ружичке или Юргене Флимме – предыдущих интендантах – в Зальцбурге могли одновременно появиться новые постановки «Богемы» и «Кармен». При Перейре это стало возможным: новоиспеченный худрук, весьма уважаемый в Европе культурный менеджер, известен прежде всего тем, что умеет считать деньги.

Несмотря на это, общий художественный результат оперного сезона в Зальцбурге оказался неожиданно неплох. Это заметно на примере «Богемы» – спектакля, сделанного новой для Зальцбурга командой и оставившего вдруг свежее и яркое впечатление.

Музыкального руководителя постановки, дирижера Даниэля Гатти, впрочем, привечали в Зальцбурге и раньше, еще с 2005 г. Он провел спектакль очень хорошо: в меру бурно, в меру умеренно, не бравируя драматизмом, сбалансированно по звуку и темпам. Внимательно следил за певцами, выигрышно подчеркивал цезурами и понижением звучности оркестра сольные номера. Оркестр Венской филармонии демонстрировал обволакивающий звук и безупречное чувство стиля.

Мюзетту исполнила гибкая, как пружина, Нино Мачаидзе; звонкое сопрано отлично транслировало нужную меру стервозности и гламура, которая полагается даме полусвета по сюжету оперы. Пожалуй, по степени воздействия на аудиторию Фестшпильхауса солистки стоили друг друга: Нетребко явно почувствовала, что на сцене находится достойная соперница, умеющая в одну секунду оттянуть внимание зала на себя.

Из троицы мужских голосов особо отличился Массимо Кавалетти (Марчелло) – мощный «итальянистый» баритон с превосходным ровным звуковедением и фактурной внешностью.

Дамиано Мичиэлетто, режиссер спектакля, привнес в хрестоматийный текст «Богемы» дерзкую бесшабашность вольной студенческой жизни, воздух и веселье. Живо содрал с оперы кожуру налипших на нее сценических штампов, ни разу не вспомнив о надоевшей мансарде и вечно чадящей буржуйке. Его герои – нищие студенты наших дней: одеты в драные куртки, на шеях болтаются ветхие шарфы. Из обстановки – три разномастных матраса, на голом полу перевернутое кресло, явно принесенное с помойки, и камин, питающийся от газового баллона. Нехитрый скарб разложен на авансцене, как на подоконнике. А всю ширь и высь зеркала сцены занимает окно со скрупулезно воспроизведенными трещинами на раме, вспузырившейся краской, под которой угадывается фактура дерева, медной ручкой и петлями. Гиперреализм, да еще и в тысячекратном увеличении (художник – Паоло Фантин): по запотевшему стеклу стекают капли дождя.

Окно – глобальный визуальный образ-метафора спектакля. Во второй картине оно распахивается в большой мир, открывая взору неожиданную панораму Парижа в виде гигантской карты. Взор скользит по ней, отыскивая знакомые места: остров Сите, Нотр-Дам, театр Шатле, мосты через Сену, метро «Одеон». В третьей картине в оконном проеме виднеется обочина заледенелого шоссе, ведущего из Нанта в Париж: шоссе вздымается в гору, за придорожным ларьком прячется замерзшая Мими. Сцена в кафе перенесена в парижский универмаг наподобие «Магазена» или «Галери Лафайет»; идут рождественские распродажи, снует с тележками оживленная толпа, верещат дети, носятся ряженые, разбрасывая с галерей нарядные коробки, а Перпиньоль спускается с колосников на канатах в образе Супермена. Мими радуется блескучей розовой шляпке, Мюзетта появляется с грудой покупок в роскошном боа.

В финале по окну стекают капли дождя, и чья-то огромная рука чертит на запотевшем стекле буквы: Mimi – и пятерней смазывает их. Мими умирает на грязном матрасе среди раскиданного тряпья. Героиню стерли с лика земли, ее жизнь прошла, не оставив следа. И ты понимаешь: то была рука Творца, незримо стоящего за каждым окном. Наблюдающего за копошением людей, будто за муравьями в муравейнике. Такой вот неутешительный вывод делают авторы спектакля: жизнь коротка, она подобна капле, стекающей по оконному стеклу.