«Коварство и любовь» в Малом драматическом театре

Разумеется, Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер – великий писатель, классик мировой литературы, многоуважаемый шкаф и все такое, но читать сейчас «Коварство и любовь» сил нет. Тем более проблематичным кажется сценическое воплощение: нельзя ведь оставить один сюжет, в самом деле превосходный, обойдясь притом без километров велеречивой напыщенной трескотни, которую невозможно ни органично произнести, ни слушать.

А потрясающие артисты Малого драматического театра – Театра Европы умудряются. Беспримерная, нигде больше не существующая на таком уровне культура сценической речи – часть общей культуры додинского театра – состоит в абсолютном присвоении текста. Никакой дистанции между современными людьми на сцене и речевым строем персонажей XVIII века. Слова стали для них своими – естественно ими изъясняться и, более того, думать.

Впрочем, слов значительно меньше, чем у Шиллера. Пьеса сильно сокращена, купированы громадные исполненные пафоса монологи, убраны лишние персонажи, первые четыре картины вообще заменены одной немой сценой объятий-поцелуев Фердинанда и Луизы (Данила Козловский, Елизавета Боярская). Но купюры – не ради человеколюбивого хронометража (хотя и это дело: пятиактную трагедию упаковали в 2,5 часа без антракта), а ради смысла. Додин последовательно убрал из пьесы социально-политическую мотивировочную часть: рассказы о преступлениях герцога, тиранящего и разоряющего страну. У Шиллера все абсолютно ч/б: чистой воды злодеи губят столь же однозначно прекрасных людей. Коварство против любви. А режиссер рассказывает про то, что на самом-то деле добро и зло пишутся через черточку. Вот, например, Фердинанд приходит к фаворитке герцога леди Мильфорд, чтобы отказаться от брака с ней, навязываемого ему папашей-президентом в карьерных целях. Леди пытается обольстить юношу, но тот верен возлюбленной Луизе. А в спектакле – не верен: фрак снял, жилет расстегнул, они лежат на столе в обнимку, целуются, и он едва не... (А вы бы устояли, если бы Ксения Раппопорт решила испробовать на вас воздействие своего покоряющего обаяния?) Так что его чувство к Луизе – не бестрепетная верность, а отрефлексированный выбор. Игорь Иванов играет президента крупно, скульптурно, во всем блеске ослепительного темперамента – такая мощная фигура вызывает симпатию уже одной своей способностью хотеть чего-то с такой силой. Он заставляет, о ужас, увидеть в злодействе артистизм и чуть ли не красоту. А Раппопорт мастерски передает переливы от искренности к иронии, от ранимости к насмешке, ее леди Мильфорд тоже, конечно, плохой хороший человек.

Ей отдана вся театральная игра: под механическое треньканье (часы или шкатулка – другой музыки нет) она грациозно танцует, перепархивая со стола на стол. В остальном режиссерский почерк сух, аскетичен. Художник Александр Боровский раздел сцену догола, лишь заднюю черную стену расчерчивает деревянный крест с косой перекладиной, как стремянка или мольберт. Планшет выдвинут в зал. Постепенно пустое пространство заполняют столы – их с балетной вышколенностью выносят пиджачные охранники в рациями в ухе. В финале – белые скатерти, канделябры, кувшины с пурпурным напитком, белые тюльпаны в стеклянных цилиндрах. Натюрморт изысканной смертельной красоты. К этому моменту воздух спектакля так разрежен, а ритм так сник, что это уже скорее инсталляция.

Санкт-Петербург