"Божественная комедия" Эймунтаса Някрошюса: Из ада с любовью

Фестиваль «Сезон Станиславского» привез в Москву «Божественную комедию» Эймунтаса Някрошюса, без малого пятичасовой каталог иногда блестящих, но по большей части необязательных сценических иллюстраций к поэме Данте Алигьери
Данте (в красном) шагает по адским кругам бодро/ А.Филиппов/ РИА Новости

Подберем драгоценные блестки, без которых не обходится ни один спектакль Някрошюса.

Это красные треугольники знаков аварийной остановки, которые расставляют по сцене в финале «Ада».

Это спущенные с колосников наушники в начале «Чистилища»: в них звучит что-то невыносимо прекрасное, так что грешников начинает бить судорога.

Это ажурные птичьи клетки, в которых трепещут невидимые души, когда спектакль приближается к «Раю».

Это, наконец, финальная сцена, в которой одетые в красное, приросшие к полу Данте (Роландас Казлас) и Беатриче (Иева Тришкаускайте) не могут дотянуться друг до друга, а потом мы видим невидимое: в одной из птичьих клеток вспыхивает пламя.

Возможно, кто-то вспомнит больше. Как чайкой вскрикивает Беатриче. Как вырезанная по кругу тарелка литавр опадает гулкой спиралью, напоминающей об архитектуре Дантова ада. Как, отправляясь в дорогу, Данте и Вергилий (Вайдас Вилюс) закатывают штанины и ощупывают ахилловы сухожилия: выдержат ли долгий путь? Как Данте, раскинув руки, пытается объять что-то огромное, а потом начинает тяжело сжимать пустоту перед собой, пока ладони не сблизятся настолько, что между ними можно будет вложить книгу.

Вот так же, до нескольких красивых образов, хочется стиснуть и спектакль Эймунтаса Някрошюса, заполненный шелухой случайных жестов, придуманных, кажется, лишь для того, чтобы в действии не было пустот. Эту «Божественную комедию», должно быть, хорошо смотреть в отрывках, эскизах, черновых набросках, представляя, как эффектные фрагменты, разыгранные в традиционно аскетичных декорациях (зеркало в левом углу сцены, в глубине справа – огромный темный шар), когда-нибудь сложатся в гармоничное, грандиозное целое.

А когда целое явлено, становится видно, насколько спектакль монотонен и тавтологичен. Някрошюс старается сочинить этюд к каждой из выбранных Дантовых строф, но практически равнодушен к общей драматургии постановки. Строфа – этюд, строфа – этюд, и так три акта, между которыми нет существенных различий. При такой структуре уже не слишком важно, по какому принципу выбраны те или иные эпизоды. Композиция-то резиновая: можно что-то добавить, а можно убрать. Кроме хронометража, ничего не изменится.

В сегодняшней версии спектакля «Ад» занимает три четверти, остаток отдан «Чистилищу». «Рай», кстати, тоже существует, но пока отдельно: Някрошюс поставил его в Италии. В любом случае встреча Данте с Беатриче кажется самым закономерным для Эймунтаса Някрошюса финалом: лирика в его «Божественной комедии», конечно, важнее космогонии. Когда в зале зажегся свет, я осмотрелся. Московская Беатриче лет 20 стояла в последнем ряду амфитеатра, глядя на сцену немигающими широко раскрытыми глазами. По щекам ее текли блестящие слезы.