Возобновление «Ивана Грозного» в Большом: Диалект Григоровича

На этот раз «Иван Грозный» предстал в новой редакции – ужатым с трех до двух актов. Но сокращения носят косметический характер: даже чистый хронометраж нового спектакля тот же, что на старых пленках. На месте остались не только все второстепенные персонажи оригинальной версии, но и сцены, дуэты, монологи ведущих солистов. «Иван Грозный» был поставлен Григоровичем на гребне признания: за спиной уже оставались «Каменный цветок», «Легенда о любви», «Щелкунчик», «Спартак» и «Лебединое озеро», на лацкане блестел значок лауреата Ленинской премии, длинный список званий завершался священным «народный артист СССР», для реализации идей в подчинении была труппа Большого театра, все постановочные принципы были сформулированы, фирменные приемы найдены. Неудивительно, что в ткани «Ивана Грозного» легко обнаружить скрытые и явные цитаты из его предыдущих постановок (так же как в музыке Прокофьева узнаются его же «Золушка», «Ромео и Джульетта», «Война и мир»), да и изучение опыта хореографов-предшественников Григорович тоже не скрывает.

Лексика Григоровича не приемлет модернизма, но язык классического танца он превратил в эквивалент глубоких душевных движений, что привело к предельной усложненности. В центре балета – треугольник главных героев: царь Иван, его первая жена Анастасия и ближайший сподвижник князь Курбский. Эпический строй, который обычно воссоздавал Григорович, позволил свести остальных персонажей в группы. А кордебалет оказался хотя и массой, но настолько активной, что именно он стал главным действующим лицом спектакля. Тут можно, конечно, ехидно припомнить принцип народности советского искусства. Но мало хореографов могут выстроить такой знаковый образ, как шестерка звонарей. Неотделимые от звонницы, расположенной под порталом сцены художником Симоном Вирсаладзе, они организовывали действие спектакля. Появляясь в ключевые моменты спектакля, звонари напоминали и о традиционных вечевых колоколах, и о голосах «сорока сороков». Ансамбли «вестников победы» – прыгучих девушек с горнами и «ликов смерти» с косами и на пуантах тоже продолжали традицию старого классического символизма, который на балетной сцене выглядит гораздо более естественным, чем попытки натуралистично воспроизвести «правду жизни».

В 1975 году спектакль расколол публику на части. Теперь один из лучших балетов Григоровича не дает ответа, из-за чего зрители шли на баррикады. Дело, очевидно, в том, что всем понятный тогда «диалект Григоровича» был почти утрачен еще в конце советской эпохи, вместе с ее идеалами и идеологией. Теперь же, когда оригинальные балеты Григоровича составляют значительную, но не подавляющую часть репертуара Большого театра, новые артисты изучают его язык как заинтересованные неофиты. И в их исполнении он обнаруживает ту же самобытность и оригинальность, как диалекты Килиана или Макгрегора.