«Семь песен о Боге», или чего застеснялся Борис Гребенщиков

Амбициозный проект начался с воплощения скромной мечты одной из сотрудниц Московской патриархии: а вот бы переложить песню «Аквариума» «Сокол» для хора. Когда композитор Андрей Микита взялся за аранжировку, то, что называется, загорелся – и в результате одна песня разрослась в огромную, длительностью более часа, семичастную ораторию для большого симфонического оркестра, трех хоров и двух солистов.

Премьера оратории прошла по высшему разряду: в Большом зале Московской консерватории, с участием Российского национального оркестра, хора храма Христа Спасителя, Московского синодального хора и даже специально приглашенного из Греции хора монахов. Публика поделилась на два разряда: «аквариумных» и «воцерковленных». Если первые были настроены благожелательно и предвкушали услышать любимые песни в новом обличье, то вторые, кажется, настроились бдительно отслеживать возможную крамолу: ведь, как известно, духовные поиски БГ далеко зашли за рамки догматического православия. Нашлись и такие ревнители, что грозили карами не только небесными, поэтому Гребенщикова, пришедшего послушать сочинение, на котором выставлено его имя (в отличие от Пола Маккартни – соавтора «Ливерпульской оратории» – он не работал с композитором и не присутствовал ни на одной репетиции), пришлось отсадить в правительственную ложу и даже приставить к нему охрану.

Интерес был огромен, и первое отделение его только подогрело: афонский хор «Филафонитэ» исполнил одноголосные византийские песнопения, своей резкостью и строгостью приближающиеся скорее к григорианским и армянским распевам, чем к привычной нам духовной музыке.

По задумке организаторов это должно было успокоить ревнителей чистоты и ввести их в умиротворенное состояние души. Терапевтическая задача оказалась выполнена: во всяком случае, премьера оратории прошла без скандалов. Но с точки зрения музыкальной это оказалось большой ошибкой. По сравнению с абсолютно аутентичной, вневременной византийской музыкой сочинение нашего современника прозвучало старомодно, помпезно и избыточно.

Андрей Микита – профессиональный композитор; он грамотно скомпоновал и искусно аранжировал имевшийся в его распоряжении материал, хоры четко пропели тексты (включая действительно сомнительные в данном контексте упоминания «престера Джона» и «Озиманда – Царя Царей»), лирический тенор Станислав Мостовой и сопрано Наира Асатрян в кульминационные моменты вставили свои реплики, но чем ближе к концу, тем яснее становилось, что БГ — не Роберт Фрипп и не Фрэнк Заппа. Его песни — это все-таки просто песни под гитару. Совершенно самодостаточные и обаятельные в этом качестве. При масштабировании же на максимально возможный симфонический состав (обошлось разве что без органа) пропорционально выросла и нехватка чисто музыкальных идей, которую невозможно было компенсировать постоянным нагнетанием пафоса, то есть повторяющимися каждые 10 минут кульминациями.

Неудивительно, что самое сильное в музыкальном отношении впечатление произвела инструментальная часть между шестой и седьмой песнями. Андрей Микита не был скован простотой изначальной гармонии, и этот драматичный фрагмент выглядел убедительно – в духе «Могучей кучки», если не советского музыкального авангарда 20-х годов.

Но вот с самими песнями из-за переноса на консерваторскую сцену произошли не всегда приятные метаморфозы. Ироничный «Дубровский» зазвучал как псевдокабаретные опусы Джорджа Мартина со второй стороны битловской пластинки Yellow Submarine, а проникновенное «Серебро Господа моего» - почти как киносюита, эдакий «Властелин колец» для симфонического оркестра. Что, конечно, тоже по-своему замечательно и нужно – но не в Большом зале Консерватории.

Очевидно, почувствовал это и сам БГ: автор песен отказался выходить на финальные аплодисменты, отшутившись, что он «не Киркоров», – застенчивость для рок-звезды прямо-таки удивительная.

Как приношение БГ накануне его 60-летия, как признание его места в русской духовной жизни последних 30 лет оратория оказалась вполне уместной. Как попытка «раскрыть» герметичный мир канонической православной музыки в сторону «мира», она заслуживает интереса и всяческого уважения. Но как самостоятельному музыкальному произведению большой формы ей едва ли суждена такая же долгая жизнь, что песням БГ.