«Анна Каренина»: Нас, славян, любить опасно

Очередное костюмное кино английского производства – как правило, его снимают по Диккенсу, Уайльду или Шекспиру, но попадаются и Чехов с Толстым – вместо того чтобы на месяц-другой занять нишу легкого фильма для наиболее культурных посетителей мультиплексов, неожиданно превратилось в одну из самых скандальных премьер сезона. С «Анны Карениной» Джо Райта возвращаются в гневе или в восторге – третьей реакции, поспокойней, не дано.

Доводы ненавистников просты: сценарист Стоппард превратил наше все в комикс, режиссер Райт – в кукольный театр. За спиной у обоих и правда солидный опыт вольного обращения с классикой: первому доводилось делать из Шекспира героя романтической комедии, второму – превращать героев Джейн Остин в робких неврастеников, а жесткие строки Йена Макьюэна – в прикладную, по убеждению многих, мелодраму. Гладкое толстовское повествование действительно порублено в бахрому, герои же то и дело в прямом смысле оказываются на сцене, а массовка – будь то гости бала или посетители скачек – превращается во внимательный зрительный зал.

Игра с театральным пространством – режиссерский сигнал: «Анна Каренина» – экранизация такая же условная, как «четвертая стена», отделяющая публику от артистов. Представлять на суд аудитории очередную побуквенную инсценировку программного романа было бы глупо – вон сколько их уже, и большинство с полным правом числятся по разряду развесистой клюквы. Джо Райт – умный режиссер. Он подходит к предмету как настоящий англичанин – иронизируя и недоговаривая. Он говорит с публикой, как современный художник, – используя в качестве рупора неприкосновенную классику и ничуть не смущаясь этим.

Вместо того чтобы бежать от штампов, к которым склонны англосаксы, экранизирующие любимую русскую литературу, он жонглирует ими. Колосья и стога до горизонта, пейзане с косой и бородой, водка и икра, шалость и лихость, снега и метели – «Каренина» превращается в ироническое киноревю, посвященное не просто европейской традиции экранизаций нашей классики, но отношениям Запада со славянским Востоком в целом. Смелый англичанин, столкнувшийся с необходимостью снять фильм по одному из главных романов XIX века, решает не размениваться на мелочи, но сделать фильм о столкновении рацио с иррацио, в котором победителей нет – есть сплошные побежденные.

Именно поэтому персонаж куклообразной Киры Найтли, которой только ленивый не пеняет за злоупотребление активной мимикой, – хоть и заглавный, но далеко не главный герой. В центре повествования – совершенное альтер-эго режиссера, рациональный, гуманный и спокойный Каренин, первая возрастная – и, очевидно, лучшая роль в карьере Джуда Лоу. В его отношении к жене – модель отношения четкого Запада к буйному и яркому Востоку. В тоне, которым Каренин обращается к Анне, объясняя, что прощать ее в очередной раз было бы попросту бессмысленно, чуть ли не впервые в истории экранизаций Толстого нет ни мстительности, ни обиды, ни негодования, ни даже усталости – он просто подбил баланс и понял, что у его модели поведения с супругой на редкость низкий КПД.

Такова природа взаимодействия нашей культуры с пресловутыми «ими» – мы яркие, внезапные, мы нравимся, с нами интересно. Любить нас, однако, опасно. Нам же с ними уютно, тепло, но тоскливо. Поэтому склонные к саморазрушению славяне выбирают красивую гибель, а западники – стабильную, но грустную жизнь. Недаром последним эпизодом фильма станет не сцена с поездом, но Каренин, устало оглядывающий ничуть не волнующее его ромашковое поле.