«Борис Годунов» в Мюнхене: Младая кровь играет

Для мюнхенской постановки выбрали первую, авторскую редакцию оперы – ту, что идет без антракта 2 часа 20 минут, без Польского акта, и заканчивается сценой в Думе и смертью Бориса. Однако это даже не привычная редакция 1869 года, но еще более ранняя – уртекст, включающий первые наброски к опере, в которой, например, партия Лжедмитрия заметно отличается от знакомой. «Бориса» на сцене Баварской национальной оперы исполнил превосходный ансамбль русско-украинских певцов, среди которых особо отличились маститый Анатолий Кочерга (Пимен), Владимир Маторин (Варлаам) и Сергей Скороходов (Григорий/Лжедмитрий). Но настоящим открытием мюнхенской постановки стал Александр Цимбалюк, которому, несмотря на относительную молодость – 36 лет, была доверена возрастная партия царя Бориса. Что довольно неожиданно, учитывая сложившиеся сценические стереотипы образа российского самодержца.

Черноволосый красавец-одессит, эмоционально подвижный, с горящими глазами, красивым, ярким и глубоким басом, полностью перевернул общепринятые представления о царственном персонаже. Оказалось, что Борис может быть и таким: чувствительным, ранимым, меланхоличным, подверженным депрессии.

Голос Цимбалюка необычно подвижен для баса; реакция его героя на происходящее жива, непосредственна, непринужденна. Каталонский режиссер Каликсто Биейто сумел фактически переинтонировать оперу, поставив на роль необычного для нее по психофизическим характеристикам певца.

Биейто известен своими жесткими, не чурающимися откровенных сцен насилия, спектаклями. Он подтвердил свою репутацию и в «Борисе Годунове», благо материал оперы дает к тому немало поводов. Эскалация насилия, начавшись в прологе – разумеется, не обошлось без мрачных омоновцев с дубинками и толпы маргиналов с портретами политических деятелей всех мастей, – достигает предельной концентрации во втором и третьем актах. В сцене смерти Бориса на заднем плане Лжедмитрий душит подушками Ксению и царевича Феодора.

Мысль режиссера незатейлива, но верна: власть, начавшаяся с крови и предательства, не может быть прочной. Она развращает и заражает вирусом насилия общество, разрушает базовые матрицы морали и тем косвенно транслируя народу: «все дозволено». Однако мюнхенский спектакль силен не оригинальностью идей или уместностью видеоряда (художник Ребекка Рингст), в котором гламурные интерьеры царских покоев сопряжены с неуютом, тьмой и пустотой народных сцен. Он силен искренностью выражения и всерьез заставляет задуматься о происходящем сегодня.

Жаль, что оркестр и хор подкачали: Кент Нагано при всем уважении к партитуре Мусоргского не смог адекватно передать ее яростную непричесанную энергетику, а хор звучал слишком красиво, гладко и музыкально, чтобы это было похоже на Мусоргского.