Максим Амелин: Во всех искусствах перестали цениться навык, опыт и осмысленная работа

Поэт поколения 40-летних, через архаику и диалог с древними пробивающийся к обновлению стиха, переводчик Катулла и Пиндара, Максим Амелин получил премию еще и за просветительскую деятельность. Он возглавляет издательство ОГИ, поставляющее на книжный рынок исключительно штучный товар: от сборника поэта XVIII века Василия Петрова до рассуждений Александра Долгина о том, как нам стать договоропригодными. О смысле просветительства и поэзии для немногих мы и побеседовали с лауреатом.

– Что из сделанного Александром Солженицыным в литературе кажется вам самым ценным?

– Солженицын – многосторонний художник, в творчестве которого практически каждый может найти точки соприкосновения. Мне лично в большей степени близки прозаические произведения, написанные до эмиграции, публицистика, поэтические опыты, стоящие особняком, а также эссе о писателях, публиковавшиеся в «Новом мире», – например, я хорошо помню любопытный текст о Бродском, неоднозначный, но глубокий.

– Судя по числу публикаций, в последние несколько лет вы пишете меньше?

– Много я никогда и не писал. Фактически полный корпус стихотворений представлен в «Гнутой речи» (М.: Б.С.Г., 2011).

– Под некоторыми стихами, кстати, там двойные даты, что это значит?

– Двойные даты – чистая правда. Они у меня сочиняются медленно, часто по нескольку лет. Горячее литье – не мой способ письма, делать одинаковые болванки мне не интересно. На самом деле написать стихотворение по любому из уже известных мне и отработанных лекал – нет ничего проще, поэтому я этим и не занимаюсь. Каждое отдельное стихотворение – определенный сплав и сгусток поэтической речи. Бесконечное тиражирование даже самых лучших находок приводит к механизации творчества и в конце концов – к оскудению.

– Какие формы вас сейчас занимают?

– Сейчас меня интересует возможность большого поэтического высказывания – поэма и драма, но не такие, к каким все привыкли.

– Тех, кто может грамотно прочитать ваши напоенные самыми разными литературными аллюзиями стихи, – единицы. Вас это не смущает?

– Нет, не смущает. Я вообще считаю, что современная серьезная поэзия должна быть сложной и насыщенной – перекличками с прежними поэтами, игрой поэтических смыслов, языковыми экспериментами. Времена простецкой, мне кажется, давно прошли. Бывает наивная поэзия, но это совсем другое. Делать вид, что ты первый вдруг заговорил и что до тебя в поэзии ничего не существовало, безответственно и глупо. Особенно в эпоху почти полной девальвации поэтического слова, когда массы научились не только читать, но и писать. Поэтому меня больше волнует качество читающих, а не их количество.

– Вас наградили и как просветителя. В одном из последних ваших стихотворений предсказано: «грядут поколения... что уже отличить осла от Пиндара не смогут». То есть просветительское дело обречено? Тогда почему вы продолжаете им заниматься?

– Мне не хотелось бы, чтобы такие поколения когда-нибудь пришли и наступило новое средневековье, хотя иногда кажется, что всё к тому и идет. Во всех искусствах сейчас перестали цениться умение и навык, опыт и осмысленная работа, поэтому и возникает ощущение, что созданное с преодолением трудностей и без какого бы то ни было труда ничем друг от друга не отличаются. В поэзии это особенно сильно проявляется, поскольку материал – язык, вроде бы доступный каждому для понимания и какого хочешь использования. А просветительскую деятельность, которую я для себя считаю практическим применением идей Николая Федорова, создавшего, быть может, единственную цельную философскую систему на русской почве, сегодня вести просто необходимо, не жалея ни времени, ни сил, потому что иначе одичание наступит уже завтра.

– Вы особым образом относитесь к поэзии и России XVIII века. Что вас в ней так пленяет?

– В поэзии XVIII века меня привлекает емкость и выпуклость выражений, вертикальная направленность текста, осмысленность и внутренняя завершенность каждой строки. Поэтому, например, даже гадать можно только по этим стихам, все последующие, за редкими исключениями, не дают осмысленного и внятного высказывания.

– Что происходит с современной российской поэзией?

– Она напоминает бурнокипящий бульон. Однако понять, что же все-таки варится в этом бульоне и что выварится, почти невозможно. Это касается тех стихотворцев, кому сейчас от 20 и до 35. Общая потеря ориентиров не только в искусстве, но и в жизни дает о себе знать. Установка на создание бестселлера (в широком смысле), а не шедевра проникла и в поэзию. Хотя талантливые и даже одаренные есть, и немало. Подозреваю, что еще возраст созревания и становления поэта в современном мире увеличился – лет примерно до 40. Впрочем, для оценочных суждений нужна большая дистанция, которой у меня нет. Я же сам нахожусь внутри и, возможно, со своей строгой позиции глядя, чего-то недопонимаю.