"Старая девочка" Владимира Шарова: Историческая фантастика о сталинизме

Романы Владимира Шарова, одного из самых сильных, но и самых недооцененных современных российских писателей, кажутся выдержанными в традициях научной фантастики: герой изобретает что-то почти невозможное и это приводит к невероятным последствиям. Но допущения Шарова – не технические, а социально-исторические.

Что, если бы решения сталинского политбюро на самом деле сначала принимались, а точнее – пропевались неким хóром, состоящим из эсеров и скопцов («Мне ли не пожалеть»)?! Что, если бы сибирская община старообрядцев из поколения в поколение репетировала по ролям («апостолы», «легионеры», «евреи») второе пришествие Христа («Репетиции»)?

В романе «Старая девочка» «изобретение» кажется более обыденным. Тридцатисемилетняя Вера Радостина, убежденная коммунистка и жена замнаркома, лишившись в 1937 году сразу всего, решает «начать жить назад» – то есть читать от последней записи к первой свой подробный ежедневный дневник, позволяя себе не более одной записи в день, а потом вспоминать все, что с ней в тот день происходило.

Этот невинный эскапизм трактуется органами как контрреволюционный мятеж: что будет, если вслед за Верой в прошлое начнут возвращаться все недовольные советской властью, все «бывшие», а за ними – их друзья и родственники? Казалось бы, даже если так, одолеть такой мятеж несложно: достаточно арестовать Веру и уничтожить ее дневник. Но этому неожиданно противится лично Сталин. По его мнению, Верино искусство может оказаться очень полезным для СССР.

«Вот пример, – говорит он. – С недавних пор мы имеем хорошие отношения с Германией. Готовимся заключить пакт о ненападении <...> Но представьте – завтра Германия рушит все договоренности и объявляет нам войну. Армия не готова, вдобавок мы в полной изоляции, без союзников, без помощи, сумеем ли мы одни противостоять врагу? А теперь, что будет, если мы освоим то, что с такой легкостью делает Радостина? Германия напала на нас, рвется к Москве, мы же в ответ тихо, не говоря худого слова, начинаем разматывать жизнь назад. И вот уже германские войска, как бы ни были они сильны, отступают, едва ли не бегут <...> Истинные намерения Гитлера для нас больше не тайна, значит, пакту с ним мы говорим решительное «нет» и подписываем соглашение с англичанами, французами и американцами». Из этого объяснения видно, как двусмысленно, на грани фантастики и развернутой метафоры, трактуется понятие «возвращение в прошлое», как трудно уследить, в какой момент одно превращается в другое. Именно эта двусмысленность, это скольжение между полюсами держат роман, делают – или должны делать – увлекательными обстоятельные философские отступления.

Книжная публикация романа отстоит от журнальной на 14 лет. Готовя новое издание, автор поработал над языком – но не над содержанием, которое ничуть не устарело. И действительно: в какую сторону двигалась за это время наша жизнь – не очень понятно.