Директор института искусствознания Наталия Сиповская: Оптимизация не должна стать сокращением расходов

Наталия Сиповская, доктор искусствоведения, работает в Государственном институте искусствознания Министерства культуры 25 лет, несколько месяцев она его директор. В этом качестве ей приходится совершать решительные действия, в том числе осуществлять оптимизацию научной работы, которой потребовало министерство.

– Институт получил приз журнала The Art Newspaper, признавшего 14-й том Истории русского искусства книгой года. Но этот проект стал поводом для упрека в неэффективности – шесть лет назад вышел первый том, в прошлом году – 14-й, все.

– Четырнадцатый том был готов лет пять назад, потом случился период безвременья, не хватало финансирования. Казалось, министерство забыло, что есть Государственный институт искусствознания, мощный интеллектуальный ресурс. Институт заточен на большие государственные, не побоюсь сказать имперские, проекты. Искусствознание – боевой форпост идеологии. Подготовка таких проектов требует серьезного разбега. Написать историю русского искусства заново – не лоскутное одеяло сшить. Надо выработать общую методику, способную «держать» чуть ли не двухтысячелетний опыт. И это можно делать только на фоне реальной работы, сталкиваясь с проблемами и решая их. Тома не выходили, но работа велась. Вышла первая книга второго тома, сдается в печать 17-й.

– Работа форсирована?

– Фонтан открылся! Мы все живем в режиме реального времени: если один том несколько лет не выходит, то работа над другими притормаживается. Я благодарна премии – для нас это еще и стимул к работе и оружие в непрекращающейся борьбе за сохранение статуса института, за дополнительное финансирование. Если наука должна быть современной, в нее надо делать вложения.

– На какой идеологии базируется ваша наука? Раньше у нас была борьба классов, смена стилей, прогрессивное и реакционное искусство.

– Самое главное для нас – представить русское искусство как органическую и самостную часть общемирового художественного процесса. Важно, что тома пишутся с точки зрения общих проблем культуры; дискурс не ограничивается чисто искусствоведческими вопросами – например, атрибуцией (хотя эта тема развита в примечаниях). Ориентированность на комплексное, объемное, многогранное представление о культурном процессе – визитная карточка ГИИ. Здесь серьезная научная школа, вызревавшая в наших стенах лет тридцать, и «История русского искусства» должна стимулировать ее развитие.

– По 14-му тому создается впечатление, что история искусства представлена как история развития русского общества, его самосознания.

– Каждый из разделов сталкивается со своими задачами. В древнерусском надо ввести огромное количество новых памятников. В советское время это искусство исследовалось по принципу «Россия – родина слонов», сегодня рассматривается как часть огромного византийского конгломерата. Такой взгляд не только преобразил науку о древнерусском искусстве, но и позволил обнаружить в нем такие общезначимые величины, которые обогатили духовную практику и эстетику всего византийского мира. Не говоря уже о поствизантийском периоде.

– То есть действительно Третий Рим?

– Можно и так. Но прежде всего я имею в виду научную ценность такого подхода. Византинистика – одна из самых уважаемых гуманитарных дисциплин, стать ее частью очень почетно. Впрочем, то же касается и других мировых научных сообществ, занимающихся более поздними эпохами, – фонда Вольтера, например, или фонда Малевича. Мы работаем в тесном контакте и с ними. Но возвращаясь к предыдущему вопросу: история искусства – это история развития не только общества, но и мироощущения, мирочувствования отдельного человека. Как явствует из определения, предметом гуманитарных дисциплин является именно человек.

– Теперь скажите о практической пользе от института, а то не все понимают, в чем она.

– Искусствознание – очень конкретная дисциплина. В ее основе выявление, изучение и публикация памятников. В нашем институте есть программа «Свод памятников архитектуры и монументального искусства», существующая 45 лет. Это основа для государственного реестра, для практической работы по охране. И конечно, публикация наследия. Это и Всеволод Мейерхольд, и великие композиторы-классики Мусоргский и Чайковский. Они национальное достояние – в том числе и в самом буквальном коммерческом смысле. В мире музыке все четко – по чьей партитуре исполняют произведение, тому издательству и дивиденды. Так что перед ГИИ стоит еще и задача обороны национальных интересов. Никакого копирайта, кроме нашего института, на этих партитурах стоять не должно. Даже самого уважаемого, вроде того венского, которому чудесным образом удалось издать первые два тома Мусоргского (между прочим, «Борис Годунов»), подготовленные нашими сотрудниками. Я серьезно говорю: нас просто обворовывают.

– Вы сократили штат на треть – это было болезненно?

– Конечно, больно. Но ГИИ, как любой линкор, со временем обрастает ракушками... С этой точки зрения мы можем лишь поблагодарить министра за его инициативы. Главное, чтобы все эти перемены имели цель – создание реально работающего профессионального коллектива и реализацию важных проектных задач, чтобы «оптимизация» не была эвфемизмом для сокращения средств на науку и культуру. Реформы – экзамен не только для нас, но и для министерства.