«Братья» в Гоголь-центре: Герои фильма Висконти перебрались на московскую сцену

Начнем с самого интересного – что изменилось по сравнению с оригиналом. Практически все. Название сократилось до «Братьев». Сдержанно неприветливый Милан стал откровенно зубастой Москвой. Калабрия, откуда прибыли простодушные братья, – усредненным Семеновском. Бокс, которым они зарабатывают на жизнь, – подпольными боями без правил. И братьев прибыло меньше: младший мальчик, скачущий по улице в финале кино, редуцирован – как и мама, фигурирующая здесь только в качестве адресата писем Рокко, которого играет Ален Делон с мхатовского курса Кирилла Серебренникова – красавец Риналь Мухаметов.

Скупой и жесткий сценарий фильма стал логоцентричнее, приобретя главные черты российской новой драмы – жизненную шершавость, лексическое бесстрашие, исповедальную монологичность. Михаил Дурненков, перелицевавший историю неудавшегося завоевания мегаполиса под местную действительность, написал один из лучших своих текстов. Особенно хороша тут речь Рокко: Москва у него – «тетка в многослойных тряпках, которая торгует кукурузой», Семеновск – «как гопота, веселый, бухой и беззубый». В ответ же на предположение проститутки Нади, не ангел ли он, просветленный герой отвечает (условно говоря): «Хренангел!» (Принятый недавно закон не позволяет привести корректную цитату.)

Все приметы мизгиревской вселенной – если кто с ней знаком по его увенчанным фестивальными наградами картинам «Кремень», «Конвой» и «Бубен барабан» – на месте. Столица как воплощение молотилок ада, измельчающих невинные провинциальные души. Любовь как в прямом смысле смертельная слабость. Неуязвимый физически и максимально уязвимый душевно главный герой. Которым тут становится дикий брат Симоне, висконтиевский Рогожин, самая болезненная из вершин любовного треугольника «грешник – святой – проститутка». По Дурненкову и Мизгиреву, он идеальный боец, поскольку не чувствует боли. Тем болезненнее становится удар, который нанесла ему женщина.

Постановщик с максимальным КПД использовал инфернальность самого бешеного актера с курса Серебренникова – пластичного Никиты Кукушкина: дикарь превращается у него в настоящее животное, передвигающееся по сцене на четвереньках, а после убийства любимой натягивающее на себя ее шубу, словно содранную шкуру. Сцена убийства, как ни смело это звучит, решена почище, чем у Висконти. Перед тем как задушить Надю (никаких ножей!), увешанный пирсингом дикарь, похожий на Ксеркса из фильма «300 спартанцев», вершит настоящее шаманское действие, отбивая в микрофон дурманящий ритм и, будто заклинание, шепча ей: «Тихо, тихо, успокойся».

Характеры братьев, в фильме скорее метафоричные, тут подогнаны под распространенные славянские типажи: семейный мужик, садистический гопник, блаженный интеллигент, крепкий хозяйственник. Они узнаваемы – и не только потому, что зовут их теперь не Винченцо, Симоне, Рокко и Чиро, а Казан, Тюха, Обмылок и Хоббит. Место действия зависает между условным боксерским рингом и караоке, герои то голосят в микрофоны народные хиты вроде «Дельтаплана», то мордуют друг друга: помахаться, попеть – две главных пацанских радости. Хореография боев, к слову, поставлена так, что после каждого публика стихийно аплодирует. Не зря Мизгирев грозился, что выпускает зрелищный мюзикл: так и есть.

Сценический дебют у Мизгирева вышел значительно уверенней кинематографического. У первого его фильма «Кремень», при всей уникальности, была масса недостатков – у «Братьев» их практически нет: на поклонах зрители минут пятнадцать хлопали вместе с критиками – спектакль устроил всех. Возможно, в актив худруку «Гоголь-центра» Кириллу Серебренникову стоит записать открытие одного из (потенциально) самых значимых российских театральных режиссеров нового века.