«Рауль» в постановке и исполнении внука Чарли Чаплина Джеймса Тьере вызвал единодушную овацию зала

«Рауль» вызвал до того единодушную овацию у огромного зала, что сразу стало ясно: организаторы задали фестивалю верную начальную ноту. В лучшие моменты спектакля «Компании майского жука» казалось, что к нам вернулся бродяга Чарли. И дело не только в поразительном портретном сходстве Джеймса Тьере со своим гениальным дедом. Эта семья – удивительный пример того, сколь многого можно достичь в искусстве при помощи каждодневного упорного труда. Не только физического труда, конечно, но и душевного. В самую пору вспоминать анекдот об английском газоне, который стригли и поливали на протяжении последних ста лет. В случае с семейством Чаплиных следует говорить по крайней мере о полуторавековой творческой династии – родители сэра Чарльза Спенсера тоже были весьма недурными актерами лондонского мюзик-холла, и корни того эксцентрического и пластического театра, которым сегодня занимается Джеймс Тьере, следует искать именно там: в старой доброй викторианской Англии. Спасибо вам, прабабушки и прадедушки.

Дедушкин персонаж звался Бродягой, и Рауль в исполнении Джеймса Тьере недалеко от него ушел. Такой же одинокий и чертовски обаятельный странник, одетый в лохмотья. Впрочем, больше он смахивает на Робинзона Крузо, выброшенного на берег после какой-то нешуточной бури и уже успевшего обустроить себе уютную хижину с граммофоном, откуда рвутся всякие ангельские звуки. В первые минуты представления кажется, что этот вечер не обойдется без Пятницы. Кто, если не Пятница, в остервенении штурмует робинзоновый вигвам, выкрикивая что-то вроде «Рауль, выходи, подлый трус!»? Кто сплетается в яростный клубок с героем, прорвавшись-таки внутрь хижины? Но, наблюдая за схваткой двух мужчин, мы вдруг понимаем, что Рауль весело тузит сам себя, а второй актер – лишь каскадер, тщательно загримированный под Джеймса Тьере. Прямо как в кино.

«Рауль» – это спектакль, который мог бы веселья ради поставить для самого себя Робинзон Крузо, чей необитаемый остров существовал, что бы мы ни думали в детстве, исключительно в воображении героя. Тьере живет сразу во всех точках своего необитаемого пространства и, подобно многоликому богу Протею, искусно перевоплощается то в людей, то в диковинных монстров, сошедших со страниц средневекового бестиария. Если к нему, хлопоча ушами, приползет огромная хтоническая рыба, то Рауль моментально станет ее двойником и тут же предложит страхолюдине нырнуть в крохотный аквариум, куда не поместилась бы и плотва. Если же его взгляд упадет на лошадиную голову, то нижняя челюсть актера вдруг вырастет по меньшей мере раза в три – и этот новоявленный гуингм начнет увлеченно поглощать овес. Своей веселой свободой обращения с материалом этот спектакль чем-то напоминает мультфильм «Пластилиновая ворона», и кажется, что Тьере способен вылепить из себя кого угодно. На вопрос, кто такой Рауль, сразу и не ответишь. Может быть, корова? А может быть, ворона? Неважно, но оба хороши. Имидж – ничто, метаморфоза – все.

Джеймс Тьере до того виртуозно владеет собственным телом, что может себе позволить отнестись к нему с веселым пренебрежением. То и дело его телесная оболочка попросту исчезает. Например, она может волшебным образом всосаться в огромное зеркало, борьбу с которым затеет Рауль. Или же превратиться в радиоволну, в часть мирового эфира. Ступишь одной ногой за порог своего вигвама – и в эфире раздастся неприятный треск, дернешься в противоположную сторону – и услышишь ангельский женский голос. Приходится Раулю осваивать своеобразный серфинг, увиливая от радиопомех и всем телом ловя нужную волну.

К финалу спектакля робинзонова лачуга окончательно рухнет – и сцена погрузится в полную черноту. Одинокое человеческое тело с фонарем во лбу, освещающим зал, раскрутят на центрифуге, словно готовя к полету в космос, и Рауль взмоет под самые колосники. Тут-то и понимаешь: кажется, мы не столько присутствовали при демонстрации невероятных возможностей человеческого тела, сколько наблюдали за приключениями заключенной в эту оболочку души.