Евгений Жадкевич: Накануне свободы

В Иран провожают, как на фронт. «Поневоле ты идешь? Аль с охоты? Ваня, Ваня, пропадешь ни за что ты», – голосят родственники и фейсбук. Иран – государство сердитых шиитов, где таможенники отбирают алкоголь, усатые мужчины в кожаных куртках жгут американские флаги, женщины носят намордники, народ осатанел и увлечен созданием бомбы. Нужно быть отчаянным леваком, антиглобалистом, поклонником фестивального кино и пресыщенным снобом, чтобы решиться провести там неделю и на годы скомпрометировать нехорошей визой свой паспорт. Руины туристического имиджа Ирана выглядят не менее драматично, чем Персеполь, притом что виза делается четыре дня и без очереди, отели бронируются на booking.com, русскоговорящий таксист попадается на второй день, а прямой рейс «Аэрофлота» даже на Новый год стоит не дороже пятисот долларов.

В реальности каждый шаг по этой нетронутой маркетингом территории приводит к развенчанию очередного предрассудка и этим оправдывает путешествие. Таможенники демонстративно отворачиваются от прилетевших туристов, как бы ни звенели бутылки в пакетах из Duty Free, женщины водят машины, преподают в университетах и стреляют глазами, как в Марракеше. Но не эти, радующие душу, трещины в фундаменталистской модели и даже не экскурсия по глинобитному городу Йезд в исполнении фрика-зороастрийца составляют очарование Ирана. Настоящее удовольствие – наблюдать общество, которое с достоинством ждет и наивно жаждет свободы. Этим настроением современный Иран похож на Советский Союз накануне перестройки.

Тот же снисходительный скепсис в разговорах о дряхлеющей системе и стяжателе Хаменеи, те же двойные стандарты, убогое телевидение, отсутствие вызывающе богатых и вопиюще бедных, дефицит, желание нравиться и отложенный потребительский спрос на товары и развлечения. То же радушие в отношении туристов из свободного мира, которых нужно проводить, даже если они знают дорогу, и пригласить домой переночевать, даже если у них есть гостиница. Иностранцу в провинции достаточно изобразить на лице растерянность, чтобы получить помощь, весьма необходимую в стране, где практически нет указателей на латинице, а общепит вне стен приличных гостиниц сводится к пережаренным кебабам и желатиновому бульону из каких-то бараньих голов. Если нужно выпить (иранцы делают это дома по-тихому), достаточно договориться с официантом, который все раздобудет на следующий день.

В результате чувствуешь себя французским туристом в Москве времен Олимпиады-80: ты всем интересен, в метро ничего не понятно, все стоит копейки (авиабилеты внутри страны по пятнадцать долларов, ночной поезд – двадцать долларов за шестиместное купе). Только успевай пить чай и рассказывать местным жителям, где был, что видел, как семья и, наконец, «как там дела в Америке». Иранцам неловко за то, что Матисс, Ван Гог и Пикассо, упомянутые в каталоге Тегеранского музея современного искусства, спрятаны в запасниках как вредные для исламского сознания художники. При этом они спокойно относятся к сегрегации мужчин и женщин в автобусах и метро (негласное исключение делается для туристов и семейных пар). Им скучно за железным занавесом, надоело тратиться на декодеры для выхода из внутреннего интернета в глобальный, хочется путешествовать и эмигрировать. Многие копят деньги на свое будущее в Европе или Америке, рассчитывая за двадцать тысяч долларов купить половину Лас-Вегаса.

Все это плохие новости для тех, кто считает, что идеология потребления потеряла свою привлекательность, а в закрытых странах зреют какие-то альтернативные ценности. Можно только гадать, где раньше откроется McDonald's, в Пхеньяне или Тегеране, и потребуется ли для этого небольшая война.