Знаменитый британский хореограф Хофеш Шехтер разобрался, как устроен мир

Он нетипичен. Как будто вырос и воспитался в России, где художнику положен критический взгляд на вещи и полномочия судьи. Хотя бесцельно нанизывать движения в манере contemporarу dance, где заданность - табу, а сценический результат непредсказуем, ему тоже нравится. Эту раздвоенность Хофеш Шехтер за собой знает и бесхитростно комментирует: «Когда я ставлю - ум с сердцем не в ладу. Я делаю танец и музыку, руководствуясь эмоцией. И тут же анализирую: а что это означает?»

В Sun израильтянин Шехтер излагает свой взгляд на постколониальный мир - и прежде всего на обласкавшую его Британию, в которой успешно живет и работает с 2002 г., возглавляя наряду с Макгрегором и Акрамом Ханом и без того короткий список новых хореографических дарований. Лицемерие современного мира бесит Шехтера, и он читает ему гневную отповедь, таская по сцене туда-сюда под музыку Вагнера и мрачную собственного сочинения картонные щиты с изображением Овец, Волков и каких-то, похоже, угнетенных африканцев в национальных украшениях. С потолка льется медовый свет на танцовщиков в чем-то льняном и белом, что снова ассоциируется с чем-то русским - какими-нибудь дачниками, промотавшими имения свои и гораздыми только болтать. На болтовню смахивает и хореографическая речь Шехтера: тринадцать танцовщиков то молитвенно воздевают, то недоуменно разводят трясущиеся руки, втягивая при этом головы в плечи и виртуозно семеня ногами. Как будто разговаривают сами с собой или разучивают тексты. Аналогия с театром тоже не случайна. Артисты болтаются из левой кулисы в правую и обратно. Выходят на середину сцены и тут же исчезают в темноте. Высказываются фрагментарно, повторяют одни и те же куски. Падают замертво, чтобы тут же воскреснуть и встать на ноги. Они похожи на бродячую труппу: вечно в пути и репетиционном процессе. Но так, собственно, видит Шехтер и общество в целом. Персонаж, изображающий режиссера, который злится, орет, распоряжается и выражает вечное недовольство артистами, понятное дело, тот же диктатор, манипулирующий безропотными человеческими массами. Люди, что с них взять, - это такие овцы, которые, если их не пасти, тут же становятся волками.

Подобный не оригинальный, но кажущийся таковым в силу зашкаливающей эмоциональности и искренности (тоже очень «русские» черты) взгляд Шехтер уже демонстрировал в прославившей его вещи Political Mother, главным испытанием которой была им же написанная тяжелая рок-музыка и особые условия, в которые он ставил зрителей. Именно ставил, потому что из зала вынесли кресла и смотреть представление надо было стоя, как на рок-концерте. Условие показалось странным. Все-таки пританцовывать и пить пиво, наблюдая хореографию, похожую на коллективную судорогу заключенных на прогулке, было неловко. В Sun пытки вышли уже более декоративными. Ну, несколько раз включали-выключали свет. Ну, обрывали танец на самом интересном месте. Ну, истошно кричала какая-то подсаженная в первый ряд женщина, показывая пальцем на сцену - наверное, представляя тех самых обывателей в зале, которых Шехтер хотел бы напугать и обличить.

Но никто не пугается. Зрители терпят язвительные реплики (вроде «Ни одного животного во время перформанса не пострадало»), как родители, наблюдающие подростковую панику своих детей. Талантливому, чувствительному, наделенному фантастической способностью трансформировать эмоцию в нервную хореографическую клинопись Шехтеру мастерства не занимать. Осталось только повзрослеть и определиться, сердцем он хочет ставить или головой и кого же хочет видеть в зрительном зале? Равных себе собеседников или забитую назиданиями паству? Если второе - далеко уйти от той модели мироустройства, которую он сам и обличает, не получится.