Алехандро Ходоровский реабилитировал магический реализм

Его надо смотреть в старом кинотеатре с колоннами и гипсовой лепниной тоталитарного ампира. Никакой цифровой проекции, пленка должна стрекотать, может быть даже рваться. Это кино прошлого века, древнее, как сам Алехандро Ходоровский, и такое же великое.

Знаменитый сюрреалист, эзотерик, знаток карт Таро и психомаг (по собственному определению), Ходоровский после 23-летней паузы вернулся в кино с автобиографической картиной, снятой в родной Токопилье, чилийском городке на тихоокеанском побережье, где прошло его детство.

Это далекое и странное место. Если бросить в воду камень, можно убить всю рыбу, она обрушится на берег с многометровой волной, и тут же небо заполнится страшным гамом и хлопаньем крыльев голодных чаек. Маленький Алехандрито с ужасом смотрит на учиненную им катастрофу, а сегодняшний Ходоровский, красивый седой старик, сидит рядом на берегу и раздумывает, радоваться ли ему за чаек или сострадать сардинам, и метафора выходит из сферы морали, превращается в медитацию.

«Танец реальности» - фантазия о детстве Алехандро Ходоровского и его отце Хаиме, которого сыграл сын режиссера Бронтис Ходоровский. У них российские корни: Ходоровские - евреи, эмигрировавшие в Латинскую Америку из Российской империи. В 1929 г. Хаим держит в Токопилье магазин женского белья. Он коммунист и мечтает убить диктатора Карлоса Ибаньеса, но поклоняется другому диктатору - Сталину. Хаим носит усы и френч, гордится силой своих рук и учит сына - женоподобного мальчика с золотыми кудрями до плеч - быть настоящим мужчиной, терпеть боль, побеждать страх и не верить в бога, потому что все мы умрем и сгнием, и надо иметь мужество это принять. Мать (Памела Флорес) знает, что мир устроен иначе. Бог может позволить камню подняться в небо и передать известие, может сделать целебной твою мочу, а тебя самого невидимым.

Это действительно танец. Камера часто движется по кругу. Красные ботинки маленького Алехандрито весело отбивают чечетку на мостовой. Под кабаретные куплеты о мине, отрывающей руки и ноги, танцует жуткий кордебалет человеческих обрубков. Пляшут, вымазавшись гуталином, голые мальчик и мать (так Алехандро научился не бояться ночи). Это цирк со злыми клоунами, карликами, рукотворными спецэффектами и карнавалом метафор. Здесь все преувеличено, гомерично, ужасное соседствует со смешным и трогательным, память будит демонов подсознания, личного и коллективного. Фигуры всех диктаторов сливаются в устрашающую, жалкую и трагическую фигуру отца, сталиниста и фетишиста. Мать не менее гротескно воплощает возвышенность и инцестуальный эротизм: эта статная матрона с огромным бюстом все свои реплики выпевает хорошо поставленным оперным голосом, а сына называет отцом и лелеет в нем женственность, которую всеми силами пытается искоренить Хаим Ходоровский. Собрания коммунистов проходят в борделе, где трансвеститы обсуждают стратегию партийной ячейки и поют «Интернационал». Карлики и калеки - всегдашнее наваждение Алехандро Ходоровского - несут не только печать ужасного телесного изъяна, но и знаки тайных желаний, деформированной сексуальности, притягательности монструозного. Мир, «оплетенный паутиной страдания и наслаждения», как говорит в начале фильма автор, предстает в бесконечной травестии, примеряя как платья мужское и женское, идеологии и перверсии, боль и удовольствие, жизнь и смерть.

Это и есть танец реальности, которая, по Ходоровскому, иллюзорна, но вряд ли в строго буддийском смысле. Просто она поддается пересозданию силой воображения.

В этом принципиальное отличие «Танца реальности» от хрестоматийного «Амаркорда» Феллини, сравнение с которым настолько же неизбежно, насколько непродуктивно. У Ходоровского дело не в «я вспоминаю», не в поэзии и политике, а в том, что он бог этого мира. Не только фильма, но всего мира собственной, уже почти до финала прожитой жизни. В «Танце реальности» он рассматривает ее с двух берегов небытия. Старик на пороге смерти (в 85 режиссер может позволить себе относиться к этому с философской иронией) ведет диалог с ребенком, который только появился на свет: в фильме мальчику (Херемиас Эрсковиц) около 10 лет, но вообще-то 1929-й - год рождения Алехандро Ходоровского. Фильм оказывается, таким образом, двойным сеансом психоанализа. Для автора-рассказчика, который с помощью фантазии проникает в колыбель ранних воспоминаний и перебирает их с ужасом, смехом и восторгом. И для героя-отца, чья история психотравмы (результатом которой стал паралич обеих рук) пересказывается одновременно языком притчи и медицины. При всех сюрреалистических деталях это абсолютно прозрачная и ясная конструкция, в которой логика и поэзия составляют идеальную симметрию. Но главный фокус все-таки не в том, как Ходоровский прорабатывает личную и коллективную травмы, а в том, как властно подчиняет время воображению. Как бережно берет самого себя, маленького, за руку и ведет через длинную жизнь, уместившуюся между несколькими взмахами ресниц. И учит ничего не бояться.