В залах Литературного музея открылась выставка, посвященная Первой мировой войне в русской и европейской литературе

Сегодня в сознании даже самых просвещенных российских обывателей война, начавшаяся с выстрела в австрийского эрц-герцога, сохранилась в виде потертой открытки с размытыми фигурами и событиями. Прописанной мифологии Первой мировой в пространстве русской культуры не существует - в отличие, разумеется, от войны второй, Отечественной. Выставка, открывшаяся в доме Ильи Семеновича Остроухова, призвана оживить поблекшую картинку и вернуть ту войну в историю русской литературы и мысли.

Фотографии Зощенко, Есенина, Бенедикта Лившица, Всеволода Вишневского, Саши Черного, Хемингуэя, Ремарка в военной форме, их рукописные письма с фронта, стихотворения, книги и статьи напоминают уже не очевидную истину: Первая мировая стала если не ключевым, то определяющим фактом биографии каждого из них, а значит, и европейской культуры.

Почти все, кто попал на фронт военным, как Гийом Аполлинер, Конан Дойль или Николай Гумилев, санитаром, как Пришвин и Паустовский, или военным корреспондентом, как Алексей Толстой и Илья Эренбург, оказались там по доброй воле. Из разных побуждений. Обычно благородных - одни шли воевать из патриотических соображений, другие надеялись таким образом противостоять мировому злу. А кто-то шел воевать, соскучившись пресностью мирной жизни.

Противники войны были в подавляющем меньшинстве. Им на выставке посвящен отдельный зал. И в их тексты вчитываться, пожалуй, интереснее всего: им сразу было очевидно то, что лишь постепенно открылось остальным. Для Волошина, Цветаевой, Мандельштама, Бунина и - неожиданно! - Горького война изначально была лишь катастрофой, а гибель людей не могла быть оправдана ничем. «Я отказываюсь быть солдатом, как европеец, - писал Максимилиан Волошин военному министру Шувалову, - как художник, как поэт: как европеец, несущий в себе сознание единства и неразделимости христианской культуры, я не могу принять участие в братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины... Как художник, работа которого есть созидание форм, я не могу принять участие в деле разрушения форм - и в том числе самой совершенной - храма человеческого тела». Трагедия европейской культуры, необратимое нарушение ее целостности виделись в войне и Бунину, обвинявшему соотечественников в поразительном легкомыслии, и Мандельштаму, и Цветаевой, которая написала в декабре 1914 г., всем поперек, славословие немецкой философии и поэзии («Ну, как же я тебя отвергну, / Мой столь гонимый Vаtеrlаnd, / Где всё ещё по Кенигсбергу / Проходит узколицый Кант»).

Выставка заканчивается стендом, посвященным Солженицыну, который в своей публицистике неоднократно называл Первую мировую начальным звеном в цепи преступлений ХХ в., а в своей прозе показал силу исторической неизбежности: «Август четырнадцатого» запускает кровавое колесо.

До 24 ноября