Публика фестиваля «Территория» поддержала "врага народа" на спектакле Томаса Остермайера

Истины вовсе не такие живучие Мафусаилы, как люди воображают. Нормальная истина живет... скажем... ну, лет семнадцать-восемнадцать, самое большее - двадцать, редко дольше. Но такие пожилые истины всегда ужасно худосочны» - так говорил ибсеновский доктор Стокман в своем знаменитом монологе, который и делает его «врагом народа» в глазах всего города. Замени в этом отрывке «истину» на «пьесу», и Томас Остермайер охотно подписался бы под этими словами. Возвращая жизненные соки в великую, но пожилую пьесу Ибсена, Остермайер вместе с драматургом Флорианом Борхмейером пишет поверх старого сюжета принципиально иное произведение. И дело даже не в том, что Стокман из почтенного бургера превращен в молодого хипстера с бородкой, увлекающегося рок-музыкой (Кристоф Гавенда). Дело в том, что доктор больше не герой.

Станиславский в 1900 г. играл Стокмана именно как постромантического героя, вызывающего лютую ненависть у обывателей приморского городка на юге Норвегии и бурный прием у московских обывателей, пришедших в Художественный театр. «Большинство никогда не бывает право. Никогда, говорю я!» - так утверждали все без исключения исполнители роли доктора Стокмана, делая при этом все, чтобы большинство в зрительном зале поддержало его позицию. Томас Остермайер не стал поддерживать эту политику «двух народов», и Стокман держит речь не перед какими-то там норвежцами вековой давности, а перед всеми нами, призывая зрителя тут же на месте решить, враг он ему или друг.

Если в заголовке пьесы таится указание как минимум на два действующих лица - на собственно «врага» и на тот «народ», которому он противостоит, то в версии Остермайера героем спектакля становится сам народ, а доктор Стокман мало чем выделяется из прочей толпы сценических персонажей. Ну пишет он научные статейки - ну и что? Зато редактор местной газеты Ховстад (Ренато Шух) и его подчиненный Биллинг (Мориц Готтвальд) гораздо лучше поют и играют на музыкальных инструментах. Неудивительно, что жена неудачника Стокмана (Ева Мекбах) в какой-то момент начнет страстно целоваться с Ховстадом, и от дальнейшего ее удержит разве что оставшийся дома грудной ребенок.

Казавшаяся незыблемой по всем прежним постановкам пьесы позиция Стокмана, утверждающего, что местная водолечебница заражена миазмами, теперь тоже не столь безусловна. В конце концов театральные залы заполняются теперь людьми, которые привыкли ежедневно сталкиваться с десятками фейков в соцсетях. Кто поручится, что статья доктора Стокмана не очередной фейк? Где пруфлинк, как принято грозно вопрошать в таких случаях в комментах к статье? Пафос Стокмана в спектакле планомерно расшатывается не сетевыми троллями, а славными норвежскими обывателями, которые умеют троллить не хуже.

Ключевым моментом спектакля должна стать та самая речь доктора Стокмана, которая в интерпретации Остермайера направлена не против «сплоченного большинства», а скорее против общества потребления и всеобщей лжи, превращающей мир в «пустыню реального», как описывает это в своих книгах Славой Жижек. Нормальная левацкая речь, сильно уступающая по своим литературным достоинствам той, что вложил Ибсен в уста своего героя. Зажечь зал революционным пафосом, как это когда-то случилось в легендарной мхатовской постановке с участием Станиславского, она не в силах. Для Остермайера это всего лишь предисловие к народному вече, которое он провоцирует в зале.

Обычно публика, вовлеченная в интеллектуальную дискуссию, раскалывается пополам, но, кажется, только Москва стала тем пунктом в гастрольном маршруте берлинского театра «Шаубюне», где случилась больше чем дискуссия. Вначале публика проголосовала в поддержку доктора Стокмана, а затем, вдохновленная призывом какой-то зрительницы, начала, к радости немецких актеров, выходить на сцену Театра наций. Спектакль перерос едва ли не в стихийный митинг, но мало кто из выступавших вспоминал про содержание трескучей речи доктора Стокмана. Зрители просто стояли на сцене, гордые тем, что в них наконец увидели главное действующее лицо, и очень неохотно вернулись в зал, чтобы досмотреть спектакль. Чем объяснить эту спонтанную акцию Occupy Theatre? Да ясно чем: чисто российской потребностью народа ощутить себя действующим лицом, а не жалким статистом.