На фестивале «NET - Новый европейский театр» заметен политически активный театр

На фестивале заметен политически активный театр. Два спектакля констатируют социальную катастрофу в России - это «Норманск» Юрия Квятковского и «(М)ученик» Кирилла Серебренникова. Променад-спектакль Квятковского, охвативший все пять этажей Центра им. Мейерхольда, - театральная версия повести Стругацких «Гадкие лебеди» - рассказывает о том, как общество избавляется от «умников» и «непохожих».

По сюжету в городе появились то ли гости из будущего, то ли генетические мутанты, неразвитые физически, но превосходящие людей интеллектуально. Естественно, эти создания стали жертвами дискриминации и были заперты в гетто, получив от горожан презрительное прозвище «мокрецы». Свободно перемещаясь от одной локации к другой, зрители в конце концов присоединяются к «референдуму» в большом зале театрального центра, который должен выработать окончательное решение по вопросу пришельцев.

Кирилл Серебренников тоже говорит о маргинализации интеллектуалов, адаптируя пьесу Мариуса фон Майенбурга к реалиям отечественной средней школы. Молодой православный фанатик Веня объявляет войну учительнице биологии и по совместительству психологу за то, что она внедряет сексуальное просвещение, преподает теорию Дарвина и к тому же имеет «еврейское» отчество Львовна. Неожиданного союзника он находит в лице администрации школы, которой также несимпатичен чересчур прогрессивный педагог.

К счастью, можно признать, что социальный театр в России стал обычным явлением - уж если сегодня на него возможна пародия, что видно из нового спектакля Константина Богомолова. Для дебюта в роли штатного режиссера «Ленкома» он выбрал пушкинского «Бориса Годунова» - политическую трагедию, которая располагает к историческим параллелям, как никакой другой материал.

Богомолов нарочно создал и разрушил ожидание - в «Годунове» он посмеялся над собственным имиджем «актуального режиссера» и снова поставил публику в неловкое положение. Современные рифмы здесь намеренно очевидны и примитивны: скажем, в первом акте, когда Бориса выбирают царем, экран показывает хронику путинской инаугурации 12-го года, а во втором девушка в балаклаве изображает юродивого.

Хедлайнером российской программы стал режиссер Дмитрий Волкострелов - фестиваль уже показал его петербургский спектакль «Лекция о ничто» и закроется московской премьерой «Русскiй романсъ». В «Лекции о ничто» два актера в течение часа читают лекцию Джона Кейджа. Она, как и другие выступления композитора, ближе к художественному жесту, нежели к лекции как таковой. Текст организован по тем же музыкальным законам, которые Кейдж предлагал и для музыки.

Концептуальный принцип неопределенности выражается в том, что мы не можем видеть исполнителей, которые до конца спектакля остаются за ширмами на расстоянии нескольких сантиметров от нас. Двенадцать зрителей (больше категорически не допускается) по очереди входят в темный зал и занимают место возле ширм. Погрузив их в эту детально продуманную среду, Волкострелов отсылает не только к мировому концептуальному искусству (для которого Джон Кейдж был влиятельнейшей фигурой), но и к советским концептуалистам. Именно они ввели в неофициальную художественную практику жанр инсталляции, который предполагает создание некоего уникального пространства вокруг наблюдателя.

Фестиваль финиширует премьерой другого музыкального спектакля Дмитрия Волкострелова - «Русскiй романсъ» по сочинениям отечественных композиторов XIX в. Когда Евгений Миронов объявил, что Театр наций в этом сезоне приглашает молодых режиссеров для работы с русской классикой, вряд ли кто-то ожидал, что под этим может подразумеваться не только литература. Предложение Волкострелова было оригинальным, но весьма показательным - он выбрал не одно произведение, а целый жанр, причем жанр, характерный именно для нашей музыкальной культуры.

Об одном только замысле можно говорить как о знаке нового театрального мышления. Последние спектакли режиссера можно назвать «искусствоведческим» или «культурологическим» театром. Работает ли Волкострелов с концептуальным искусством («Лекция о ничто»), с советским кино («1968. Новый мир») или с русским романсом - он будет относиться к художественному тексту как к документу, а не как к материалу для собственного произведения. В частности, романс интересует его как жанр, который нестандартно определял отношения между музыкантом и его аудиторией: «Нет барьера сцены, нет огромного тысячного зала, соответственно, нет дистанции между слушателем и исполнителем».