Борис Акунин: «Никаких мифов я не излагаю»

Две повести, входящие в новую книгу Бориса Акунина «Бох и Шельма» (М.: АСТ, 2015), с одной стороны, как будто просто иллюстрируют второй том «Истории Российского государства», посвященный ордынскому периоду. На самом деле Акунин вновь пытается найти ключ к логике российской истории и русской душе. Русская девушка, выйдя замуж за монгольского сотника, становится монголкой, т. е. чеховской душечкой, русский шельма Яшка влюблен лишь в «чистое искусство» плутовства.

- Почему вы остановились на названии «История Российского государства»? Государство - это все же в первую очередь чиновники и властители, вы действительно хотели написать их историю?

- Это наши чиновники и властители думают, что они и есть государство, а нам с вами так думать странно. Государство - это сложная система, регулирующая жизнь общества. Часто бывало, что властители выступали в качестве силы антигосударственной, т. е. разрушающей государство. Мое сочинение названо «Историей Российского государства», во-первых, конечно, в шутку - я ведь прикидываюсь, будто я новый Карамзин. Но во-вторых, это именно история политических институций и взаимоотношений власти с народом. «История России» была бы гораздо шире и приятнее - там следовало бы писать об эволюции культуры, мысли, техническом прогрессе и т. д. Я же касаюсь этих важных и увлекательных тем лишь постольку, поскольку они связаны с заглавной.

- К первому тому «Истории» профессиональные историки предъявили довольно много претензий. Но вы пишете не научную историю, а что? Возможно, это просто People's History of Russia - популярная история, жанр, распространенный в англоязычной литературе? И вы излагаете еще один миф о Руси, ощущая себя не столько историком, сколько нарратором, сказителем?

- Претензий со стороны профессиональных историков я вообще-то не видел - если не считать некой общей (и вполне ожидаемой) пренебрежительности к избранному мной жанру. Было много критики со стороны таких же дилетантов, как я, но это в основном результат фрагментарной осведомленности, или предвзятости, или желания блеснуть эрудицией перед неподготовленной аудиторией. В первом томе рукопись рецензировали два первоклассных специалиста по эпохе, во втором томе - три. Сейчас мы сделали исправленное переиздание первого тома, и поправок там очень мало. Я никаких мифов не излагаю, совсем наоборот. Я стараюсь реконструировать из всего множества первоисточников и их интерпретаций некую наиболее правдоподобную версию событий. Конечно, ничего научного в моем сочинении нет. Я нарочно подчеркиваю «разговорность» и, да, нарративность моей «Истории», не давая ни сносок, ни библиографии, вводя множество картинок и перерисовывая географические карты, чтобы они выглядели как упрощенные схемы. Меньше всего я хотел бы, чтобы мою «Историю» воспринимали как учебное пособие или даже как научпоп. Если же говорить о распространенных жанрах западного книгоиздания, это такая история для чайников. Я ведь и сам в истории не профессионал, а чайник.

- Вы пишете, что память о «монголизации» Руси сохранилась и в русском языке (например, в пословицах), и в логике российского государственного развития - от монголов на Русь пришла вертикаль власти, веротерпимость, имперские амбиции. Видите ли вы следы монголизации в русском национальном типе, если только сам этот тип не миф?

- Ужасно не люблю разговоров о национальных типах, национальных характерах и национальных менталитетах. Мне кажется, что это обедняет и тривиализирует людей - будто вешаешь бирку с табличкой: «Это русский - он пьет водку, широк душой, ходит по улице в спортивных штанах и любит болтать о духовности». Хотя, конечно, какая-то сумма объединяющих качеств - на уровне поведения и социального общения - у всякого народа есть. Смешение Руси со Степью произошло уже так давно, что, мне кажется, сейчас невозможно разделить «славянское» и «монгольское» в русском человеке. На самом деле никто толком не знает, какими они были - домонгольские славяне и доордынские татары. Сколько в русских татарского и в татарах русского. Ведь 800 лет почти прошло. Само-то слово «татары», как вы знаете, с тех пор не раз меняло свое значение. Да и слово «русские» тоже. Кто сейчас помнит, что окрестности первоначальной Москвы были, по-видимому, заселены берендеями - степняками, состоявшими на службе у Юрия Долгорукого? Русские они были или нет?

- Ваши новые повести, как и многие прежние, написаны с опорой на известные топосы - интрига плутовского романа, противоречие между матримониальными и кровными связями в данном случае. Насколько для вас принципиально использование давно отработанных сюжетов мировой литературы?

- Отработанной бывает горная порода, в которой не осталось ничего ценного. А в классических жанрах ценного более чем достаточно. Если ты относишься к писательству как к искусству, ты должен идти по целине, искать небывалые прежде жанры и изобретать новые художественные методы. Если же ты изначально делаешь жанровую литературу, то здесь цели совсем другие, другие и способы. Игра с классикой дает мне возможность включать культурный багаж моего читателя, и весь этот ресурс начинает работать на меня. Экономится масса букв, поскольку все ассоциации и коды включаются почти что сами собой. Обозначил персонаж несколькими штрихами, а дальше уже читатель дорисовывает сам.

- В последнее время история СССР превратилась в очевидный тренд книжного рынка. Почему?

- Думаю, дело еще и в том, что мы сейчас переживаем некий ренессанс совдепии - у всех, кому за сорок, этакое дежавю, ощущение провала в хронодыру. И хочется отмотать время назад, чтобы разобраться, каких бесов мы там не изжили, какие вирусы недолечили.

- В «Бохе и Шельме» Яшка спрашивает немецкого купца, зачем тот нанял его, если знал, что он вор. Бох отвечает: «На свете знаешь чего меньше всего? Нескучного. От людей мне давно скучно, а ты занятный. Дорога-то длинная». Можно ли сказать, что Бох - это alter ego автора, который, чтобы скрасить дорогу, берет с собой нескучных попутчиков из разных веков?

- Мне с моей профессией скучно не бывает. Все попутчики живут у меня в голове и пока скучать мне не дают. А Бох - это совсем не мое alter ego. Я даже не знаю, кто он. Только предполагаю.