В Берлине отметили юбилей Пьера Булеза

С середины ХХ в. Булез фактически единолично контролирует европейскую музыкальную поляну. Он пишет музыку, лишенную явных признаков национального, по которым можно было бы опознать принадлежность автора к французской культуре. Однако по математически стройным построениям формы, по холодноватой элегантности, с которой он вычерчивает свои музыкальные чертежи, по эстетскому любованию звуком и сонористическому роскошеству, коему Булез отнюдь не чужд, музыка Булеза несомненно и отчетливо французская.

Начиная с 60-х гг. Булез дирижирует везде и всюду, в том числе в Байройте, операми Вагнера, хотя музыку Вагнера он всегда недолюбливал. Попутно Булез обрастает важными институциями – вроде центра IRCAM при Центре Помпиду, ансамбля Ensemble Intercontemporain, концертно-музейного комплекса Cite de la Musique. Он плодит учеников и верных последователей – для чего ведет мастер-классы, работает с композиторской молодежью, многие годы руководит Люцернской молодежной академией музыки, созданной на базе Люцернского летнего фестиваля.

Мудрено ли, что в год 90-летия мэтра крупнейшие оперные театры, оркестры и фестивали наперебой отдают дань почтения человеку, чье имя стало символом современной музыки. И одним из самых рьяных и преданных адептов Булеза, безусловно, является Даниэль Баренбойм – нынешний руководитель берлинской Штаатсопер.

К 90-летию своего кумира Баренбойм подготовился основательно, посвятив ему оркестровую часть программы Festtage – весеннего Пасхального фестиваля, ежегодно проводимого в Берлине, на базе Штаатсопер. Три симфонических концерта в разных ракурсах представили музыку Булеза; в сопряжении с симфонией Шуберта, в диалоге с импрессионистами и вне историко-музыкального контекста. В этом смысле особенно примечательным оказался дневной концерт в Берлинской филармонии, сплошь составленный из опусов Булеза.

В первом отделении оркестр Штаатскапеллы при участии сводного женского хора MDR и NDR исполнили ранний опус 1946 г. – пятичастную кантату «Свадебный лик» на стихи поэта-сюрреалиста Рене Шара («Пять поэм»). Кантата оказалась неожиданно прекрасной по музыке: сладостный оркестр томно истекал благоуханными созвучиями, изысканное плетение женских голосов рельефно выделялось на размытом хоровом фоне; хрустальные звоны треугольника и бесконечная мелодия, несомненно заимствованная из вагнеровского арсенала, дополняли картину.

В особенности пленил тембровый контраст голосов двух выдающихся солисток – гибкого и яркого сопрано Мойки Эрдман и нутряного, эротичного альта Анны Лапковской. Девушки смотрелись на сцене Берлинской филармонии как типичные Беляночка и Розочка: пели – как плели рукоделие, вышивали змейкой и косичкой пряное затейливое двухголосие. Идеальная прослушанность всех слоев партитуры создавала впечатление пронизанного светом звукового пространства.

Невиданно огромный оркестровый состав, сопоставимый с составом малеровской «Симфонии тысячи участников», звучал отнюдь не перегруженно, но, напротив, нежно и деликатно. Роскошная оркестрово-хоровая вертикаль ежеминутно меняла характеристики плотности; активные средние части кантаты, с ярким контрастом четко скандируемых ритмоформул и зыбкой массы хора, мастерски выделанные кульминации, то пологие, то стремительно взмывающие острыми пиками, придавали течению музыки особую интригу. Опус звучал так увлекательно и красиво, что даже не верилось, что эту музыку написал Булез.

Второе отделение открылось сольной скрипичной пьесой в исполнении сына Баренбойма Михаэля. Электроакустическая подзвучка превратила соло в трех-, а то и четырехголосный канон: скрипичные фразы, копируемые и воспроизводимые хитрой аппаратурой IRCAM, звучали с разной задержкой в разных точках зала, накрывая его эдаким полифоническим облаком. Искусственно создаваемые реверберации дополняли звуковую картину.

А во втором отделении прозвучали оба варианта «Нотаций»: фортепианные миниатюры и оркестровый цикл. Из 12 фортепианных пьес Булез оркестровал по заказу Оркестра де Пари лишь пять. И то – не буквально, значительно расширив и развив исходник. Самое интересное началось, когда Баренбойм принялся объяснять композиционный принцип «Нотаций», превратив концерт в подобие лекции. Он сам, лично, играл очередную пьеску на фортепиано, объяснял, где в ней мотивное зерно, – и тут же иллюстрировал это в оркестре. Так на познавательно-лекторской ноте закончился концерт, в котором дирижер исключительно удачно высветил разные грани наследия Булеза.

Берлин