Немецкий театр полюбил кино

Гамбургский «Йон Габриэль Боркман» – не самый радикальный из тех, что доводилось видеть: был двенадцатичасовой перформанс берлинского театра «Фольксбюне», где декорации рубили топором, персонажи выглядели как зомби, а кровь со сцены, где то и дело кого-то массово расстреливали кетчупом, текла рекой. Но режиссер Карин Хенкель свой вариант пьесы Ибсена в гамбургском Deutsches Schauspielhaus сделала в похожей манере – и у нее на сцене нежить со сморщенными кукольными лицами, а процессы разрушения и разложения коснулись абсолютно всего в доме бывшего банкира, который пять лет просидел в тюрьме, а теперь уже восемь лет не выходит из дома. Разница в том, что этот дом не порубить на куски – хотя топор фигурирует и его опасно придерживает за спиной жена банкира, Гунхильд. Этот дом – железобетонный. Бункер. И склеп.

Окна заделаны кирпичом, персонажи появляются и удаляются через люки в стенах и полу, сцена представляет собой гигантскую лестницу, широкие ступени которой, сужаясь, ведут наверх, в освещенную нишу, где уже в начале представления лежит «живой мертвец» Боркман.

Форма пространства такова, что отделаться от ассоциации с мертвым телом в одном известном мавзолее невозможно. Но здесь не об этом. Хотя в некотором смысле о вождях, точнее отцах, которые и сами еле теплятся, и другим жить не дают. Тут все друг у друга в заложниках: мать семейства не спускает с колен великовозрастного Эрхарта, одержимая идеей, что сын отвоюет честное имя отца (для чего, собственно, топор). Его тетка Элла, чтобы отжать племянника, шантажирует сестру болезнью, а Боркмана – старой интрижкой. По лестнице порхают прочие жертвы домашнего террора – девочка Фрида и такие же, как она, бледные создания, приходившие заниматься музыкой, да тут, похоже, и сгинувшие; что невинных душ погублено немало, видно по детским рисункам мелом на стенах. То поют как ангелы, то воют как волки – заживо замурованные. Что снова настраивает на печальные мысли, но метафора Хенкель касается скорее формы, чем содержания, и не столь драматична. Трагедия в бункере давно уже обернулась фарсом, отразилась в самом массовом из искусств и вернулась в пьесу Ибсена сильно травестированной.

Фрида – один в один девочка из фильма «Голод», которую вампир Дэвида Боуи учил музыке, а потом съел. Эрхарт, норвежский Гамлет, от свалившейся на него миссии улепетывает с теткой, поразительно похожей на Дебби Джелински из «Семейных ценностей Аддамсов» (фру Фанни Вильтон еще и высокомерная экспатка, которая «не говорить» по-немецки). А фрекен Эллу актриса Лина Бекманн как срисовала с героинь фильма «Смерть ей к лицу» и развлекает теперь публику потрясающей клоунадой: активируя в теле то хрипящую и харкающую кровью старуху (спина дугой, ноги колесом, руки трясутся), то вамп, которая шлепается на шпагат, кувыркается и, кажется, потому только не ломается, что давно мертва. Лина Бекманн (актрисе в этот вечер вручали премию телеканала 3Sat) и ее данс-макабр – гвоздь программы. Виляя бедрами, плотоядно облизываясь, трясясь с ног до головы, она как не за Эрхартом пришла, а за самим Боркманом, мертвое тело которого сестры так привычно тащат в склеп, что сразу видно – не впервой.

Штутгартский Das Fest («Праздник») режиссера Кристофера Рюпинга тоже навеян кинематографом – фильмом о детях, на 60-летии своего отца узнающих, что папа педофил и виновен в самоубийстве сестры. Как бы влезая в шкуру каждого участника истории, актеры меняются толстовками, на которых указано, кто они теперь: папа, мама, Хелена или Кристиан. Все очень весело, пока актеры пускают фонтанчики изо рта – долгие и пышные, пляшут, поют, ныряют в наполненную водой ванну, таскают туда-сюда реквизит, накрывая праздничные столы, опрокидывая их, накрывая снова. Игра обрывается внезапно, когда все способы уклониться от правды исчерпаны и надо ее принять вместе с ужасными метаморфозами. Зал по инерции смеется, когда сын начинает избивать отца, – крайняя жестокость кажется почти неотличимой от клоунады. Одна из самых пронзительных и неожиданных работ на фестивале.

Берлин