В каннском конкурсе появился первый серьезный претендент на призы

Йоргос Лантимос уже давняя звезда фестивального кино. Отец-основатель модной «греческой волны» и большой специалист по жестокому абсурдизму на грани фола. Всякий раз он моделирует предельно условные ситуации и задает правила игры, перпендикулярные очевидным законам реальности. Его «Клык» был портретом изолированной от внешнего мира семьи, в которой взрослым детям запрещено выходить за пределы загородного дома, а слово «кошка» означает вовсе не то, что оно означает. В «Альпах» действовала закрытая коммуна или даже секта, занимавшаяся тем, что на полном серьезе заменяла людям их погибших родственников.

В «Лобстере» фантазия Лантимоса по поводу тоталитарного устройства любого общества, а также отдельного человека идет еще дальше. Действие происходит в мире, в котором запрещено быть одному – нельзя не иметь пару и не состоять в браке. Одинокие мужчины и женщины подлежат аресту и ссылаются в специальный отель, где им дано 45 дней на поиск второй половины. Если постоялец не справляется с этой задачей, то его превращают в какое-нибудь животное, причем выбор последнего гуманно оставляют за жертвой. Главный герой (Колин Фаррелл) прибывает в отель с псом, в которого превратили его брата, а для себя выбирает лобстера, потому что те живут долго и в воде. Продлить пребывание в гостинице, т. е. свою жизнь, можно, лишь пристрелив обитающих в соседнем лесу холостяков и холостячек, а также вдов и вдовцов. Они же аутсайдеры и диссиденты, противостоящие матримониальному диктату, но живущие по таким же жестким карательным законам. Им, наоборот, запрещено вступать в близкие контакты, и основной конфликт разворачивается на границе двух зеркальных фашизоидных миров: герой сбегает из отеля, присоединяется к борьбе за одиночество, но влюбляется в ее активистку (Рэйчел Вайс).

Все это могло бы остаться всего лишь изобретательным трюком, каким отчасти и были «Клык» с «Альпами», но Лантимос впервые умудряется разогнать свою идею до полноценной вселенной, которой не чужды ни чувственность, ни трагизм, ни отменный комизм. Ну а главное, это парадоксальная и остроумная рефлексия по поводу невозможности уже не только любви, но и одиночества: оба состояния настолько контролируются общественными «мягкими машинами», что в них уже не остается ничего человеческого, ничего личного. И то и другое формализуется, утрачивает естественность и становится чисто искусственной функцией – и в этом смысле формалистская «конструкторская» эстетика Лантимоса напрямую работает на содержание фильма.

Его антиутопия, разворачивающаяся в ближайшем будущем, напоминает о романах Уэльбека, также чуткого к тому, как сегодня происходит синтез социума, новых технологий и основных инстинктов. И тут, и там современность предстает как предельно стерильный мир, в котором насилие уже является безболезненным, изысканным и даже гуманным, а потребление, комфорт и уровень жизни прямо пропорциональны степени отчуждения – от другого и от самого себя. И действительно, единственное, что остается везде и всюду несвободному человеку, – это стать животным. Тем же лобстером или вечным уэльбековским псом.

Канны